Больше всего я ненавижу состояние полудремы (самая сладкая нега в моей жизни, которой я еще ни разу не насытился) – невероятное наслаждение чувствовать, как вязкий, липкий сон все еще цепляется за твое недвижимое тело, а мягкие лучи утреннего солнца разъедают его, как ночную мглу, и ты еще слышишь голоса героев сна и, вопреки настойчивому шуму извне, силишься досмотреть финал. Мои сны наполнены красками; каждую ночь, засыпая, я придумываю некий сюжет и раздаю роли своим любимым актерам. Джеки Чан, например, у меня, как режиссера, любимчик. Без его ловких трюков не обходится ни один мой короткометражный фильм. И он единственный, кого я всегда оставляю в живых. Я вижу, как он мастерски расправляется с врагами, в прыжке достигает солнечный диск и обрушивается на головы противников босыми ногами. Обожаю эти кадры, но , увы, шум за пределами моего мира становится все отчетливей и настойчивей лезет в съемки моего фильма, и я, как обычно, уже слышу недовольный голос матери, шумно шаркающей по коридору своими рваными тапками и бурчащей под нос привычные ругательства. Я даже с точностью до минуты могу назвать время: она начинает суетиться и нервничать ровно в 7.01, когда, как обычно, не может поднять с постели мою сестру. Ровно в 7.03 я , если прислушаюсь, услышу скрип ее кровати и недовольный стон. В 7.05 мать задолбит в ее дверь кулаками. И тут я окончательно проснусь. Открою глаза и упрусь ими в занавешенное окно, сквозь щелку штор которого солнце обычно запускает свои лучи. Мой сонный взгляд переместится на прикроватную тумбочку и часы на них отсчитают шестую минуту восьмого. Я пролежу в кровати еще 24 минуты, наслаждаясь теплом ватного одеяла и предугадыванием каждой мельчайшей детали моего очередного утра. Я мог бы описать его по минутам: сквозь щелку своей приоткрытой двери все оставшиеся полчаса я всегда наблюдаю за обитателями моего дома. В это время их обычно двое: мать и сестра, болтающаяся по коридору сначала в своей цветастой пижаме, потом в колготках, а затем я вижу то край ее джинсовой юбки, то материю ее черных брюк. Иногда она ловит мой взгляд в дверном проеме и отвешивает мне кучу нелестных комплиментов (особенно если я замечаю, как она красуется у зеркала в одних капроновых колготках и трогает себя за живот , подобно беременной, измеряя, не увеличился ли он в объемах). После ее недолгих пререканий с матерью и шума посуды на кухне, утро вновь погружается в тишину и покой, нарушаемый лишь тихим звоном ложки о тарелку и осторожным шепотом (они, наконец, запоздало вспоминают обо мне и стараются вести себя потише). У них это получается и я, обессиленный, покорно отдаю всего себя в лапы Морфея. Не надолго. В 7.23-24 тучи вновь сгущаются над моей сестрой, она выслушивает тираду маминых замечаний по поводу внешнего вида, бесится и ,наконец, ровно в 7.30 демонстративно громко хлопает входной дверью и я еще несколько секунд слышу цоканье ее каблучков вниз по лестнице. «Хамка»,– скажет мама и осторожно заглянет ко мне в дверную щелку.
