– Я с вами, – плеснула вдова себе. –
Потеряли мы Майку. И её Господь прибрал…
– Как можно такое говорить? О
живой!
– Лучше б ей скорее отмучиться.
«Думай себе, старая, что хочешь! Я
так просто не отступлюсь!..» – поднёс учитель напиток к губам и
выпил одним глотком. По телу растеклось тепло. Сердце забилось
ровнее. Старушка, тоже хлебнув, свернулась калачиком на
коротковатой лежанке, накрылась тряпьём и, похоже, задремала.
Самому же колченогий табурет вдруг показался сродни трону
властителя или седлу полководца – откуда те, прочно сидя на своём
месте, вершат судьбы мироздания, видя, как на ладони, скрытое от
остальных туманом собственных сомнений. И себе наконец сказал –
медлить боле нельзя!
Не понял, как добрался. Точно
перенёсся с закрытыми глазами. Открыл, а вокруг всё равно мрак.
Только костерок и скрючившаяся фигурка на его фоне. Стражник присел
на корточки, грея руки над пламенем. Снятые перчатки лежали рядом.
Увлечённый этим занятием он даже не обернулся. Увесистое орудие
взметнулось неожиданно легко и обрушилось обухом на затылок
стерегущего. Шлем промялся как пустая жестянка. Подкошенное тело
повалилось прямо на головешки, взвихрив сноп искр. Светящиеся
чёрточки стремительным хороводом заплясали вокруг, утягивая
куда-то…
– Что, господин учитель, понравилось
убивать? – проскрипело над ухом, перейдя в сиплый, похожий на
приступ кашля, смех. И вдруг, продрав горло, пропело пронзительно,
по-петушиному. Перед взором мутно забелел квадрат окна. Давно уже
утро! Выходит, проспал, не поднимаясь с места?!. Настой
подействовал? Глупая бабка! И она предлагает смириться с тем, с чем
мириться нельзя?!.
*****
Всадники торопились. Затянувшаяся
дорога надоела. В лесу некого было развлекать, толпа зевак отстала
ещё вчера. И пленнице приходилось всё быстрее перебирать сбитыми
ногами. Кандалы болтались на них, раздражая несмолкающим бряцаньем
конвойных – у доброй половины после ночных бдений раскалывались
головы. Вроде, немного приноровилась, больше не путалась и не
запиналась. И даже к боли притерпелась. Вот только силы
иссякли.
Странно, в ступни впивается
замороженная влага, а горло будто иссушило зноем пустыни. Пыталась
ловить снежинки ртом, сзади подстёгивали – не зевай! Потом снег
перестал, разве только редкий ветерок сдует с ветки. С трудом
втягиваемый, словно кристаллизовавшийся, воздух резал и обжигал
изнутри. А останавливаться нельзя! Как и тогда… Нет! Когда голодная
стая гнала оборванную девчонку в оскалившуюся морозом пасть зимней
ночи, где-то в глубине существа оставалась надежда. Крошечная, как
отвердевший кусочек тьмы в медальоне за пазухой.