– Ваш друг не задохнётся? –
засомневался Фридрих, не одобрив, что беспомощного держат в
закупоренном помещении.
– Нет. Воздух и сюда откуда-то
просачивается. Да он и не дышит почти. Вот полюбуйся!
Больной возлегал у свободной стены.
Наверно, чтобы выкроить ему местечко, пришлось перетащить отсюда
несколько объёмистых сундуков и пристроить их поближе у входа.
Каменный пол слоями устилали ткани и шкуры. Сверху набросили пяток
шуб. Но тот всё равно как будто мёрз. Полусогнутые руки,
приподнятые над головой, точно для защиты, мелко тряслись. Запястье
одной из них было замотано тряпкой в запёкшейся крови – по рассказу
представлялось того хуже. Но лицо! Бледное, с заострившимися
чертами. Пергаментно тонкие, полупрозрачные веки опушены не до
конца. Из-под них воспалённо поблёскивали белки, скорее красные
из-за сети набухших сосудов. Отчего-то не хотелось, чтобы спящий
открывал глаза. В памяти всплыли выпученные бельма утопленника
Мартина. Увидеть такие у живого казалось ещё страшнее. Сведённый
судорогой рот в засохшей слюне напоминал звериный оскал.
– Я многое повидал на войне. – стянув
шапку, покачал косматой головой Циклоп. – Даже приходилось помогать
нашим коновалам отпиливать руки и ноги. Но тут другое: укус и не
гноится, а глазищи безумные, пена из губ, и самое необъяснимое –
отказывается от выпивки. Ему бы боль залить, а он пихается, нос
воротит и мычит что-то невнятное.
– Боюсь, поздно. Ваш опыт в ампутации
уже не пригодится.
– Чего? Отхватить руку, когда рана
заживает?
– Не обязательно быть светилом
медицины, чтобы понять – пациент безнадёжен. Наберитесь мужества, и
не надейтесь, что удастся сильно облегчить его страдания, – у
Фридриха было мало причин для жалости к тому, кому это чувство
неведомо. Поэтому старался говорить спокойно и отстранённо. –
Врачебная наука здесь, увы, бессильна. Отмечу одно, если это вас
немного утешит, виновник его недуга либо уже мёртв, либо при
смерти.
– Это заразно?
– Нет, если больной ненароком
кого-нибудь тоже не укусил. У вашего коллеги бешенство.
– Скоро станет вурдалаком?!. – бочком
переместился одноглазый к выходу.
– Только не на этом свете. Полагаю,
нечистыми руками он заработал себе местечко... – набрался учитель
дерзости, плетясь за ним. – Вам ли не знать…
– На ад намекаешь, книжник?! –
сплюнул главарь. – Если и есть мир иной, отличный от нашего – это
может быть только рай! Не чисты, говоришь? Да я просто купался,
захлёбываясь, в крови! У тебя и представить кишка тонка, сколько её
бывает. Или там, на войне – не в счёт?! Только здесь? Враги нас
ненавидели, иногда боялись. А эти – презирают. Пока мы убивали и
умирали, калечили и увечились, они разбогатели и отъелись. И теперь
мы для них никчёмные, только мешающие, как моя омертвелая нога. Ты
интересен, лишь пока с тебя можно что-то поиметь – пахать, доить,
либо отправить на бойню. И если ненароком выжил – твои проблемы. С
чего я обязан возлюбить ближних без разбору? Эй! Оторвись от
стряпни, – крикнул он возившейся у очага девице. – Подойди сюда,
тварь бессловесная. Открой рот. Думал, она все время молчит из
тупой покорности? В соседнем уважаемом государстве, добром нашем
союзнике, ей вырвали язык за то, что на соборной площади распевала
похабные песенки про ихнего епископа и тамошнего правителя. Поделом
грешной дуре? А кто это с ней сделал – умники и праведники. Их ведь
несправедливо оскорбили!