Я замешкался и получил в лицо грязи, как и на недавно выстиранную одежду. Вспыхнувшей злости не дал выйти Иван, вдруг повисший на плечах и умело оттянувший назад, выведя меня из равновесия.
— Что за мрази?! — было возмутился я, но он зашипел.
— Тихо ты! Это боярин Скотович. Все здешние земли принадлежат ему.
— А Император? — сглупил я.
— Он же не сам ими заведовать будет! — огрызнулся Иван.
Кавалькада далеко не уехала — остановилась чуть ниже, возле большого склада. Мы, как и прочие зеваки, осторожно стали приближаться.
В двери ворвалось сразу около пяти воинов и почти тут же вышли. Я заметил сундучок в руках.
За ними, едва не падая, оглашая округу криком, выскочил полноватый мужичок, умоляющий пощадить.
Дверцы кареты открылись и на свет показался осоловело-жирный, хрякоподобный человек в богато украшеной одежде. Тут тебе и нить золотая, и пуговицы костяные. И так пышное тело, словно торт украшено всякими висюльками и камнями. Карета заметно склонилась под весом.
— Ваше благородие, умоляю, не забирайте все деньги! — бросился в ноги мужичок.
— А ну! — едва ли не взвизгнул боярин Скотович и охраняющие воины тут же отбросили просящего подальше.
Следом выбежала женщина, вся в слезах, тоже пала в грязь, пачкая добротное платье. Я проникся к ним симпатией.
— У нас не монастырь прощения тут! — важно заявил пухлый дворянин, пуще прежнего краснея, словно варёная морковка или свекла. Противно прокашлялся. — Должен был давно налог уплатить… кхак-кхе! я тебе и так давал неделю.
Заведующий складом мужичок вдруг повернулся к жене, схватил за волосы и так поднял на ноги.
— Сгинь, дура! Пошла давай! — и, подкрепив слова пинком, толкнул её в сторону дверей.
Женщину бросило в больший плач. Она, споткнувшись, растянулась на грязных камнях, завыла от обиды и боли. К ней подбежали зеваки, тоже женщины, и помогли подняться.
— Ваше благородие, — елейно заговорил муж, — Вашими заботами мы тут все живы. Простите дурака несчастного. Отвернулась что-то от меня удача. Жена вон дура! Дайте неделю срока ещё, молю вас. Товар уже есть, осталось продать.
— Ну, — жирно проворчал Скотович и снова прокашлялся, — что бабе место указал и, что раскаиваешься — это хорошо. Кхак-кхе! Пусть люди видят, что у меня есть благодетель доброты. Даю тебе две недели срока. Верните ему сундук!