Так, вот её дверь. Вроде целая. В окнах свет не горит, но ведь
ночь на дворе. Обитатели коммуналки спят? Сбежали от греха
подальше? Или?
Никаких или!
Громко стучу в дверь. Молчок, никакого движения. Стучу ещё
громче, сердце бьётся через раз. Опять никого.
В груди что-то обрывается. Будто бы там, где по идее должно быть
сердце, больше ничего уже нет; осталась одна лишь всепоглощающая
пустота.
– Это лейтенант Велик! Влад! Откройте кто-нибудь!
Ещё сильнее бью в дверь. Да что там, я сейчас её выбью на хрен,
и вся недолга…
Не успел. Она открывается, я вижу её. Целую и,
по-видимому, невредимую. Только забавно съежившуюся на морозе.
А дальше я ничего не помню…
Жадные, до укусов, до боли поцелуи перемежаются словами любви.
Я никогда по-настоящему никого не любил, а тебя полюбил.
Я…
Саша тормозит на бёдрах руки, уже сжавшие края ночной сорочки и
пытающиеся её задрать. Девушка склоняет голову ко мне на грудь и
тихо шепчет:
– Нам нельзя, любимый, желанный мой, нельзя…
– У тебя эти?..
– Нет.
Девушка тихо смеётся, берёт мою ладонь и кладёт себе на
живот.
– Ты?!.
– Да. Как только немцы начали штурмовать город и начались
обстрелы, я тут же почувствовала в животе… я почувствовала. У меня
никого, кроме тебя не было. Я беременна…
Последние слова Саша произносит всё же глухо, словно под конец
не смогла больше притворяться весёлой и беззаботной, словно
испугалась, что я на неё разозлюсь. А у меня за плечами будто бы
выросли крылья, губы сами собой растягиваются в улыбку:
– Собирайся.
– Куда?
– К ротному моему, капитану Селезнёву. Документы бери!
Саша испуганно смотрит на меня:
– Зачем?
– Ну как зачем?! Ты что, рассчитываешь сейчас застать работающие
ЗАГСы? Я нет. Если ты не в курсе, в условиях военного времени
заключать брак имеют право непосредственные командиры. В моём
случае это ротный.
– Владик, ты?!.
– Да! Я хочу, чтобы моя любимая женщина и мать моего будущего
ребёнка стала моей женой!
…Сказать, что ротный был ошарашен моей просьбой, – значит,
ничего не сказать. Селезнёв спросонья решил, что я над ним шучу, и
покрыл матом, затем предположил, что я тронулся умом. Пришлось
покрыть матом его в ответ – для капитана этот язык несколько
понятней. Слава Богу, Сашу я с собой сразу не повёл.
Наконец уяснив, что я говорю серьёзно, ротный принялся
действовать. Заспанный ординарец был тут же послан за продуктами, а
форма на капитане разгладилась словно сама по себе. Одна минута – и
хромовые сапоги сверкают, а волосы Селезнёва расчёсаны на гладкий
пробор.