Но решил, что он может дать ответ
только со своего академического опыта и лучше спрашивать у Павла,
который описывал ту же ситуацию более реально. Правда, и выглядела
она мрачнее.
Музыка играла громко, но через
отдельные, приглушенные моменты или паузы в соло гитары или
барабанов, прорывались всхлипы и короткие вскрики. Тянулась уже
пятая композиция, но шпион все еще не поднимался.
Мы с профессором сидели молча, в
ожидании результата. Наконец, когда проигрыватель воткнул следующий
альбом, Трубецкой вышел из подвала, вытирая остатки крови с
предплечий. В остальном же он был на удивление чист.
— Идем, — позвал он меня с собой, —
тебе тоже надо это услышать.
Я спустился за ним в подвал. Полотно,
прежде белоснежное, разве что с пятнами от травы, теперь багровело
брызгами крови, а кое-где и подтеками. Я вздрогнул от
увиденного.
Мне почему-то совершенно не хотелось
смотреть на человека, которого скрывала от меня такая занавеска. Но
Трубецкой был настойчив и мне пришлось сделать еще один шаг, прежде
чем вздрогнуть.
Тяжелый металлический запах крови
висел в воздухе. Митрий сидел на стуле. Прочная веревка опутывала
его ноги, удерживала руки за спиной и, в довершение всего, на шею
была накинута петля.
Эта часть хитроумными скользящими
узлами соединялась с узлами на ногах, так что пленник всегда должен
был оставаться в напряжении: либо с запрокинутой головой и
сдавленной шеей, либо с придавленными к ножкам стула ногами.
Страдала больше всего шея.
При нашем появлении в движение пришли
только глаза. На залитом кровью лице белки смотрелись пугающе
контрастно. Он приоткрыл рот, но сжатое веревкой горло не
пропускало воздух и Митрий только булькнул.
— Тяжело быть героем? — спросил
Трубецкой, а потом резанул веревку на его руках.
Пленник сразу же дернулся, потом
снова, закатил глаза и уже начал наклоняться, но Павел быстро
схватил его за волосы и побил по щекам тыльной стороной ладони. В
глазах Митрия снова появилось осмысленное выражение.
— В аду тебе гореть, имперская шавка,
— прошепелявил он. Мне показалось, что в его рту не хватает
нескольких зубов. — И щенка своего притащил? На меня полюбоваться?
Ха-а! — он осклабился и его окровавленное лицо приняло
действительно жуткое выражение какой-то неестественной маски.
Настала моя очередь вздрогнуть. Я
подумал, что тот укол «аспидом» — сущий пустяк в сравнении с тем,
что Павел сделал с этим парнем. Он, тем временем, размашисто
саданул его по лицу небольшой деревянной дощечкой, украсив полотно
еще одним веером кровяных брызг.