Толпа густела. Малышня уже не могла
так проворно лавировать между взрослыми, и игры переместились на
трамвайную линию: в кои-то веки доведется без всяких опасений и без
бабушкиных окриков попрыгать по рельсам?
Из динамиков на крыше припаркованного
поблизости микроавтобуса зазвучало щемяще знакомое «Где же вы
теперь, друзья-однополчане?», и воздух уплотнился, и стало трудно
дышать. Судьба, в которую Годунов так безоглядно верил,
благословила его чувством Родины, чувством кровной общности, не
требующим определений и пояснений, даже словесного выражения не
требующим. Благословила отцом-офицером и двумя дедами-фронтовиками.
И все же было, было необъяснимо личное в том, что временами
накатывало на него штормовой волной. Как будто бы отголосок
собственных воспоминаний… да откуда бы им взяться? Проще раз и
навсегда внушить себе: это всего лишь игра воображения. Но Годунов
терпеть не мог все виды неправды, включая самообман и исключая
военную хитрость.
Звук фанфар срезал песню на
полуслове, и невидимая отсюда ведущая хорошо поставленным голосом
принялась, профессионально имитируя восторг, нараспев читать
кое-как зарифмованный текст.
Традиционные речи Годунова не
раздражали — он слушал их вполуха. Он с детства усвоил, что
приходит не на митинг — на возложение. «Возложение» — так говорили
дед и бабушка, и все соседи, фронтовики и дети фронтовиков, а
следом — и внуки.
— …торжественный митинг,
посвященный…
Он слушал не голоса людей — он слушал
самих людей, слушал город.
— …администрации города…
Не толпу — общность. — …во имя жизни
будущих поколений…
Малышня, прыгающая через трамвайные
рельсы…
— …никто не забыт, ничто не
забыто…
И серьезные юнармейцы…
— …наш вечно юный…
И девушка, замершая с не донесенной
до уха мобилкой…
— …преодолевать любые трудности…
И погруженная в свои мысли, явно
далекие от происходящего, женщина средних лет…
— …праздничное настроение…
И мужичок в изрядном подпитии, что-то
исступленно доказывающий прапорщику ОМОНа…
— …мероприятия, приуроченные к этому
знаменательному дню…
И омоновец, с профессиональным
равнодушием глядящий поверх плеча наивного дебошира.
Каждый из них часть общности, ни
убавить, ни прибавить. И общностью их делают отнюдь не слова…
— …память — не долг, память —
честь…
То есть — слова, но не всякие. Надо
признать, и среди легковесных велеречивостей встречается
верное.