Верлена вдруг поняла, что Нэлла Генриховна пытается выговорить
её имя, и вот тут наконец пришёл страх. Нет, не страх. Звериный
ужас, отключающий мозги к такой-то матери и оставляющий трясущуюся
плоть на откуп инстинктам. Единственная ирреальная мысль билась в
голове: нельзя, чтобы эта… это… нельзя, чтобы оно произнесло имя
полностью, иначе…
Что – иначе, додумать не получилось.
Верлена, задыхаясь от страха и отвращения, толкнула стремительно
разлагающийся кошмар в директорское кресло, развернулась на
каблуках и побежала, почти не разбирая дороги. Инстинкты
справились, поэтому в дверь Верлена попала всего-то со второй
попытки. Была ли в приёмной сушёная человеколюбица, она не
заметила.
– Уже можно заходить? – недовольно спросил загорелый парень. –
Три часа почти сижу…
Верлена дико покосилась на него, всхрапнула загнанной лошадью,
крепче сжала сумку и тяжёлым галопом вылетела на улицу. Сердце било
чечётку, пот застил глаза, а разум отказывался понимать, что
залитый солнцем и запруженный людьми полуденный проспект – самый
обыкновенный, какой был вчера, позавчера и даже в прошлом году.
Разум больше не желал верить в обыкновенность.
***
Как доехала домой – Верлена не помнила. Очнулась уже в наглухо
запертой, зашторенной квартире с жутко воняющей кружкой в руке.
Валерьянку пополам с корвалолом она зачем-то налила в оставшийся с
восьмого марта коньяк. Судя по всему, именно образовавшийся в
результате жуткого сочетания успокоительных средств букет и привёл
её в чувство. Во всяком случае, появилась необходимость осмысленных
действий: вылить пакость в унитаз, помыть чашку и почистить зубы,
чтобы хоть немного отбить слишком уж незабываемые ощущения.
Верлена машинально заварила чаю покрепче и села на кухне
подводить итоги. Здесь она чувствовала себя в безопасности. Не
совсем, конечно, но гораздо, гораздо увереннее, чем где бы то ни
было. Знакомая до последнего гвоздика, до царапины на обоях, кухня
хранила не только привычки Верлены, но и привычки её родителей.
Умершие шесть лет назад отец и мама оставили здесь частицы своих
душ, и Верлене хотелось верить, что они по-прежнему защищают свою
Верку-Ленку от бед и жизненных неурядиц. Но сегодня родные стены
казались ненадёжной защитой.
– Допустим, – немного дрожащим голосом обратилась Верлена к
тщательно промытому фикусу на тщательно промытом окне, – допустим,
я видела совсем не то, что видела…