На Одноглазого накинулось сразу несколько человек, в мечтах уже
видевших себя богачами. Зачем плести байки о сокровищах, если
достаточно наняться юнгой на любой зашедший на Эльютеру
корабль?
— Папашу щенка не захотели взять на борт, – напомнил Стив. –
Может, не захотели взять и сына. В их селении можно найти полдюжины
парней, которые больше годятся в юнги, чем он, а заплатить за
проезд он мог разве что ветошью, которую утопил Остин...
Из распахнувшейся двери капитанской каюты вырвался яростный рев,
заставивший замолчать и спорщиков, и певцов. В следующий миг из
каюты вылетел юнга: взять нужный курс ему наверняка помог пинок
капитанского сапога. Пробежав три спотыкающихся шага, Килька Джек
упал на четвереньки, прополз пару ярдов и лег ничком.
Папаша продолжал сыпать ругательствами, поминая всех морских и
сухопутных чертей; под эти крики из каюты вышел боцман и зашагал к
нам, держа что-то на вытянутых руках.
Все бросились к нему, толкаясь, жадно вытягивая шеи.
— Он нарисовал карту? Нарисовал? Покажи! Это она?
— Ага. Нарисовал. Вот она.
Том высоко поднял лист.
Все застыли.
На листе было начерчено нечто вроде паутины, которую порвал
бьющийся в конвульсиях издыхающий паук. Нижнюю часть листа густо
марали желто-зеленые пятна.
— Это карта клада Морского Черта? – спросил Торвин Крикун. В
драке он был хоть куда, но соображал туговато.
— Ага. – Том явно не знал, смеяться или браниться. – Килька
сказал, что при такой ужасной качке не может провести ни единой
верной черты. Извел впустую два листа, это третий. Первые две карты
были еще хуже, над этой он трудился как проклятый…
С кормы донесся протяжный стон: сын Морского Черта, поднявшись,
опять перевесился через борт.
— …А потом он на нее сблевал, – закончил Том.
[1] Ахиок – пальмовое вино.
Я пробежал по бушприту, потом – по утлегарю, удерживая
равновесие так, будто под моими ногами был не уходящий круто вверх
брус, а широкая палуба.
Когда я впервые такое проделал, папашины вопли чуть не сорвали с
«Аланны» все паруса, и я узнал на своей спине, что такое трехвостая
плетка. После этого я два дня не мог не то что бегать, но и ходить.
Мою спину, изодранную просмоленными узлами, поливали соленой водой,
чтобы раны не загноились, и это было больнее самих ударов… Едва
оклемавшись, я повторил свой трюк, когда мы шли при свежем ветре
курсом бакштаг.