Консервы и крупу Олаф без труда нашел
в тамбуре и лишь тогда вспомнил о рации. Пошарил фонариком по
времянке — рации нигде не было. Может быть, покидая лагерь, ребята
взяли ее с собой? Но почему тогда оставили теплую одежду? Вместо
рации обнаружилась кожаная папка с документами.
После выхода в холодный тамбур снова
начался озноб, Олаф подбросил в печурку немного дров, поставил
греться банку консервов с китовым мясом и кружку воды. Он
чувствовал себя донельзя усталым, чтобы варить крупу.
От еды его развезло, потянуло в сон,
и, пожалуй, только теперь можно было не опасаться смерти от холода
— шатер сохранит тепло в течение нескольких часов. Если отправиться
на поиски ребят сейчас, он, во-первых, ничего не найдет (если
вообще встанет), лишь напрасно потратит силы. Во-вторых, ничем
ребятам не поможет, зато станет для них лишней обузой. Не стоит
суетиться ради того, чтобы успокоить собственную совесть.
Олаф улегся поудобней, завернулся в
спальник, погасил фонарик и приоткрыл печную дверку — от догоравших
углей в обветренное лицо хлынул восхитительный жар, шатер
наполнился смутным оранжевым светом. Блаженно закружилась голова,
Олаф зевнул и прикрыл глаза. И тут же услышал негромкую возню у
входа во времянку — кто-то расстегивал пуговицы, чтобы войти
внутрь.
И, наверное, правильно было бы
обрадоваться, помочь — снаружи пуговицы расстегивать неудобно — или
хотя бы выбраться из шатра навстречу пришедшему. Но тело стало
вдруг ватным, дыхание замерло и сделалось тихим, поверхностным,
зато сердце стучало в уши оглушительно, не давая толком
прислушаться…
Звякнула посуда, сложенная в мешке у
выхода в тамбур. Там нельзя было выпрямиться в полный рост, и
кто-то пробирался к шатру на четвереньках. Ни одному гиперборею не
придет в голову бояться человека, и Олаф вряд ли мог вразумительно
объяснить самому себе, почему не в силах шевельнуться, почему со
лба на висок медленно сползает капля пота, и ее никак не
вытереть…
Полог шатра приоткрылся, дохнуло
холодом, и чуть ярче загорелись угли — Олаф совсем перестал дышать,
лишь смотрел широко раскрытыми глазами, как в шатер неуклюже
пролезает темноволосый паренек в шерстяной рубашке и кальсонах.
Он сел на пол неподалеку от печной
дверки, в ногах Олафа, зябко обхватил руками плечи и
пробормотал: