Олаф возил ее в Маточкин Шар, на
праздник Лета. Лето… Какое это было волшебное, сказочное лето… От
озера Рог пахло тиной и рыбьей чешуей, от земли — травой и
картофельной ботвой. Летние звуки и запахи, такие привычные, такие
знакомые; до блеска отшлифованные тяпкой ладони, мошкара, даже
жжение на сгоревших плечах — после года на Большом Рассветном
возвращение в Сампу казалось наваждением, еще не осознавалось как
счастье, но несомненно им было. И Ауне… Ей тогда едва исполнилось
пятнадцать, она была влюблена в Олафа всю жизнь, все знали, но
разве раньше его это волновало? Он только беззастенчиво этим
пользовался.
Он помнил то лето с самого первого
дня возвращения на Озерный…
Картошку окучивали всей
разновозрастной компанией, которой дружили с детства, которой
каждый день ходили в школу. Они знали друг друга не хуже родных
братьев и сестер. К полудню от теплой земли поднималась легкая
дрожащая зыбь, девчонки разделись до купальников. Ауне выбирала
корешки, не садилась на корточки, а просто нагибалась, и когда Олаф
видел ее сзади, его окатывало жаром, смущением от собственных
недостойных мыслей, но глаз он оторвать не мог. У нее были очень
красивые ноги, длинные и прямые.
— Оле, надень рубашку, — как-то
сказала она, случайно поравнявшись с ним.
— Зачем? — не понял Олаф. И даже
хотел ответить, чтобы она надела юбку, но вовремя удержался.
— Ну накинь хотя бы на плечи, а то
совсем сгоришь.
Он еще не чувствовал, как жжет спину,
— это всегда заметно потом, особенно к вечеру. Жесткое
гиперборейское солнце, дырявый озоновый слой…
Вечером он не нашел ничего лучшего,
чем прыгнуть с Синего утеса. Хотелось сделать что-нибудь такое,
отчаянное… Детям запрещали подходить к утесу, они даже не
подначивали друг друга никогда: утес — это для взрослых, детям
тарзанка, не низкая вовсе, метров на пять над водой взлетала, если
хорошо оттолкнуться… Но Олаф-то был уже взрослым!
Утес поднимался над озером гораздо
выше, и, конечно, в первый раз прыгать полагалось солдатиком, но
это Олаф посчитал для себя унизительным. Все мужчины в Сампе рано
или поздно ныряли с утеса, это было что-то вроде посвящения —
событие в некоторой степени торжественное, случавшееся под
праздник, когда купалась вся община. Нырнуть с утеса на глазах у
малолеток солидным не считалось, более того — остальные могли и
обидеться. А как же советы, подначки, смешки? Наверное, этого Олаф
хотел меньше всего.