На качелях девчонки визжали и просили
остановиться — может, это традиция у них была такая? Игра? Сколько
Олаф себя помнил, они всегда с радостью запрыгивали в лодку, а
потом орали и возмущались. Маленьким он, правда, считал, что так
делают не девчонки, а взрослые девушки. Отец тоже качал маму на
качелях, иногда, под праздники. И мама кричала тоже: «Манне,
прекрати немедленно! Сейчас же останови! Манне, не смей!» И
хохотала.
Олаф не посмел предложить Ауне
покачать ее на качелях — собирался с духом, но так и не
собрался.
— Ну, девчонки, кто не боится со мной
качаться?
Ауне вперед вытолкнула Ида — она не
окучивала картошку, уже была беременна, дохаживала последние
недели. И зимой жила теперь в Сухом Носу, с мужем. Но на лето
приехала к маме и по вечерам выходила иногда погулять со всеми, как
она говорила —«вспомнить детство».
— Ауне у нас самая смелая девчонка. —
Ида засмеялась, переглянулась с подружками. Ауне краснела и
отступала назад: стеснялась, что ли, качаться с Олафом? Или просто
боялась?
На ней был узкий и короткий сарафан
на тонких лямочках, и Олаф все время ловил себя на том, что смотрит
на ее загорелые коленки. Но на качелях, встав повыше, разглядел
кое-что поинтересней коленок. Ауне сидела на дне лодки, широко
разведя руки, — вцепилась в железные стержни так, что пальцы
побелели, — и сверху Олаф видел почти всю ее грудь, до самых
сосков. Вспомнил, что на озере девчонки сняли мокрые купальники, и
задохнулся от мысли, что под сарафаном у нее вообще ничего нет.
Если бы он не подумал об этом, то не стал бы раскачиваться так
сильно… А тут — ну просто голову потерял!
Она сначала сидела молча и
сосредоточенно, смотрела Олафу в лицо с испугом и восхищением — да,
с восхищением, он не перепутал, от этого еще сильней повело голову,
совсем отшибло мозги. И чем выше взлетала лодка, тем больше было
восхищения в ее глазах и тем больше страха. На Большом Рассветном в
парке на качели ставили ограничители, которые не позволяли
раскачаться даже до «полусолнца», а тут металлические кольца
свободно ходили вокруг штанги…
Ауне не жмурила глаза, наоборот
раскрывала все шире, и, когда Олаф раскачался до «полусолнца», не
выдержала, запищала тоненько:
— Нет, нет, Оле, не надо, не надо, я
боюсь!
А потом, когда и «полусолнце»
оказалось пройденным этапом, завизжала, как все девчонки
обычно: