— Пришел, — услышал мальчик. — Ну, раз первым пришел, тебе и
владеть. Подойди.
Варево упало на тропу. Он хотел, развернувшись, убежать, но
чья-то упрямая сила погнала к старухе.
— Скачут, скачут кони! — провыла она, схватив Илью узкой,
высохшей, словно птичьей кистью… — Пить хотят, много пить да кишки
рвать.
Потом она прижала к себе обеспамятевшего мальца и, торопливо
перебирая пальцами, одела ему на шею ладанку. А потом молча,
обессилено опустилась на траву и прошептала:
— Беги ужо! Мать пришли. Скажи - не уйду, пока не
свидимся...
Деревня, состоявшая из ряда старых домов вдоль Смоленского
тракта, встретила испуганного мальчика наглухо закрытыми дверями.
Только купец Бастрыкин, беспробудно пивший последний год, нелепо
раскинув руки, лежал у своего дома в какой-то серой гуще,
изливающейся из его раззявленного брюха. «Кабана, что ли, резали»,
— мелькнуло у Ильи в голове. Он на миг застыл над телом, с
удивлением рассматривая, как два незнакомых мужика в смешных
поповских куколях с нашитыми на них красными звёздами прибивают на
торговый дом кривоватую вывеску со странной надписью
«Сельсовет».
В тридцать пятом его призвали. Бодро прошагав красноармейцем по
Сибирским округам, Илья подал документы в военное училище, решив не
возвращаться к тяжелой крестьянской доле. Тихо померла мать.
Сестра, выскочив замуж за областного чекиста, проживала в Смоленске
с многочисленными народившимися племяшами. Отец не вернулся домой
ещё в мировую... Впереди гремел по рельсам к коммунизму тяжелый
бронепоезд первых пятилеток. Ладанка тихо висела на широкой груди
былинного смоленского великана. На нее не обратила внимания ни
медкомиссия, ни военврач, когда Илья валялся в госпитале со
сломанными при переправе танка рёбрами. Всех ребят, сидевших на
броне, прижало перевернувшейся машиной, а его выкинуло куда-то в
сторону. «В рубашке родился», — посмеялся тогда ротный.
***
Война встретила его в самый раз на отеческой Смоленской земле.
Полтора года он не раз и не два выходил сам и выводил своих бойцов
из страшных котлов-окружений родными, ставшими теперь зловещими
лесами и болотами. Ему повезло и в этот раз. Он сумел вывести людей
с оружием, чудом по этому не попав в расстрельные списки. Потом его
с группой забросили к партизанам опять же в дикие леса под Вазузой.
Шёл сорок третий, переломный, голодный и холодный год.