— Да я и сам не знаю, кто я. На сегодняшний день — руководитель
этого отдела. Если вас заинтересует то, чем мне поручено
заниматься, то вам, как лицу духовному, предоставили бы здесь
недалеко приход. А я бы обращался за помощью.
Василий Иванович положил ладонь на колено говорящего и долго
молчал, прикрыв глаза.
— В безверии тяжело дышать. Мгла вокруг. Солнце каждый день
садится, мраком кумачовым окрашивая закат. Само багровое распухшее
страшное. Мало веры в людях. Мало добра. Вон, в окне твоём, стаи
воронья над звёздами кремлевскими так и вьются. Войне конец, а
правды как не было, так и не видно. Победу великую народ выстрадал,
океаном крови, а радость, впереди стоящая пламенным кольцом
опоясана, сухой ветер огненный поднимается по новой. Вижу я.
Едва-едва замерцали звёзды, как затянуло их дымным заревом.
— Ну, вы даёте! — хмыкнул забаррикадировавшийся подушками от
предстоящих невзгод человек. — Ещё парочка таких оракулов, и надо
сдыхать, а как же лягушка?
— Какая лягушка? — вырвавшись из транса предсказания, спросил
Василий Иванович.
— Да та самая! Которая молоко в масло ногами сбила и из кувшина
выпрыгнула! Ну что, идёте в настоятели храма-то? Вы реальный
экзорцист, и мне необходима ваша помощь!
С улицы Горького, повернув под арку в сторону Большой Никитской,
неторопливо шурша резиной плавно зарулил блестящий новой чёрной
краской ЗИС 101.
Впереди, несомненно лучшим архитектурным украшением, правда,
ставшим за тридцать последних лет чужим этому городу, высился храм
Воскресения Словущего на Успенском вражке.
Вокруг него заплесневевшими пятнами раскинулись тёмно-серые и
коричневые массивные здания за заборами, при этом сами сильно
напоминающие режимные учреждения.
Напротив паперти, у самого входа в храм, молчаливо высилась
огромная куча мусора, которая своим массивным телом, содержащим в
основе щебенку, делила предверие и притвор на дальнюю, чистую, и
ближнюю, испачканную зимней московской грязью, части.
Сонный же Брюсов переулок, со своими уныло ровными, казарменными
линиями, отметил подъехавший казённый лимузин вялым утренним
гавком, который издала лужёная глотка, возлежавшей на тёплом
мусорном образовании, большой чёрной собаки.
Полусонная зверюга подняла тугой шланг массивного хвоста и, с
громким шмяком опустив его на каменистое ложе, показала ряд белых
ровных клыков подъехавшим.