Зачастую
монаху удавалось решить насущные вопросы, не прибегая к суровым
мирским аргументам, лишь добрым словом и благожелательным
напутствием. Однако здесь был явно не тот случай. Староста мямлил,
прятал взгляд, изредка пищал, неожиданно тонко для столь дородной
туши. В общем, добросовестно отыгрывал скудоумного селянина,
которому дано только хвосты коровам крутить. Йожин немного подумал,
не спустить ли с цепи Мартина, который ненавидел такую потерю
времени, или зарядить сразу главную пушку. И, движимый христианской
жалостью, сделал выбор в пользу второго.
Кажется,
даже тараканы разбежались, в ужасе шевеля усами, когда на стол лег
пергамент с витиеватой подписью и печатью из фиолетового сургуча.
Судя по мигающим глазкам старосты, он и сам был не прочь
разбежаться в разные стороны. Пергамент норовил вернуться в
привычную форму, но Мартин прижал лист рукой и обаятельно
улыбнулся. От улыбки заплакали младший ребенок и жена
старосты.
Сельский
начальник скосил взор на добродушного Йожина, потом уставился на
перчатку Мартина, и лишь после этого осмелился коснуться пергамента
блудливым взором бегающих глазок.
- Читать
умеешь? - хмуро спросил Мартин.
Староста
испуганно закивал. Бледный как смерть толстяк повернулся к
домочадцам, что испуганно жались в углу.
- Вон
отсюда!
Грозный,
подлинно львиный рык сбился в конце на писк испуганной полевки, но
домочадцы перечить отцу семейства не стали. Их будто ветром
сдуло.
Убедившись,
что щелястая дверь закрылась, и в зале остались лишь три человека,
староста несколько раз мелко перекрестился. Плечи его дрожали, а по
лбу бежали капли пота, липкие и противные даже на вид.
- Не бойся,
сын мой, - ласково произнес Йожин. - Мы пришли с миром, и с миром
уйдем.
- Здесь был
наш друг, - Мартин навис над вусмерть перепуганным старостой, -
неделю назад.
- Ничего не
знаю! - пискнул староста. Сейчас никто бы его не назвал самым
уважаемым жителем Челяковиц. Подлинный студень, насмешкою судьбы
принявший форму человека...
- Сын мой,
- скрестил пухлые пальцы Йожин, - ты гневишь Господа нашего
недостойной ложью, - кротость на лице монаха сменилась тихой
грустью, словно он воочию представил адские мучения, на кои
обрекает себя ложью незадачливый обманщик. – Не спеши осквернять
уста грязной ложью, припомни лучше. Здесь был наш друг. При коне и
оружии. И на его подорожной была точно такая же печать. Показать
ближе?