Вновь этот полковник вспомнился.
Опять возврат в прошлое, которое не хочется вспоминать. Цыклер
подговаривал стрельцов Стремянного полка к бунту, да еще и
поддержкой донских казаков заручился. Обещался им вернуть времена
Разинские. Подлый раб! Против помазанника божьего восстать хотел,
да не вышло у него ничего.
«Боже, сколько же врагов у
самодержавия российского. Смерть им всем, изменщикам!»
Петр принялся опять просматривать
документы: бегство солдат, бегство рабочих и опять бегство
крестьян. И почти у всех одна дорога – в степи, на Дон.
«Хватит терпеть вольницу, – решил
царь. – Пока есть время между сражениями с Карлусом Шведским, надо
задавить казаков, а беглых холопов на стройки и поля вернуть».
Отбросив бумаги в сторону, он
крикнул:
– Алешка, бегом сюда!
Потирая заспанные глаза, в комнату
вбежал царский секретарь Алексей Макаров.
– Звал, государь? – спросил
Алешка.
– Спишь каналья, а государь работает?
Садись, указ писать будем.
Алешка присел за стол, приготовил
письменные принадлежности и бумагу, повернулся к царю и
спросил:
– Что писать, государь?
– Указ на имя князя Юрия
Владимировича Долгорукого о поимке беглых людишек на Дону.
3.
Войско Донское. Бахмут.
10.06.1707.
Десятый день в новом теле. Чувствую
себя просто превосходно. Про Богданова и старую личность Никифора
Булавина стараюсь не вспоминать. Они – это я, и точка. Хотя первые
пару дней суть парня пыталась выделиться и поступить по‑своему,
ведь ему всего тринадцать лет, и хотелось погулять, на реку сгонять
или на резвом жеребчике в степь выехать. Однако моментально
проявлял себя противовес. Иван Михайлович, уверенный в том, что
нельзя бездумно тратить драгоценное время, которое можно
использовать с толком.
В итоге, как говорится, побеждала
дружба. Я успевал и со сверстниками побегать, и в доме посидеть. В
основном возился с отцовскими пистолетами и привыкал к
старославянской грамоте, листал единственную в доме книгу, «Малый
Часослов», и читал все подряд. Хорошо еще, что Никифор умел читать
и писать, хоть и плохо, по меркам далекого будущего, но с навыками
Богданова его уровень рос на глазах.
Что еще было необычного, и чем я
опасался выделиться из окружающей меня среды, это язык. Говор
донских казаков сильно отличался от того, что привык слышать Иван
Михайлович. Опять же здесь использовались многие термины и старые
слова, которые в его время давным‑давно вышли из употребления. Но
ничего, проблема решилась сама собой, и все сгладилось достаточно
быстро. Например, я говорил сказочник, а язык произносил бахарь.
Пришла Галькина подруга Настена, а я ее односумкой назвал. И так во
всем. Поляк – лях. Бархат – аксамит. Добыча – дуван. Французы –
фрязи. Турецкий – турский. Лодка – бабайка. Шалаш – букан. Кошелек
– киса и так далее.