Так Костя Головко по прозвищу
Гордеенко стал кошевым атаманом на всей Запорожской Сечи, и первые
его приказы на этом посту были ожидаемы. Выделить пушки для донцов.
Поднимать казацкие сотни. Готовить табор в путь‑дорогу.
Ремонтировать оружие. Делать запасы воинские. Ловить шпионов
царских. И закипела Чертомлыкская Сечь, где тысячи людей, повинуясь
воле Константина Гордеенко и своим собственным понятиям о правде,
готовились к войне с Петром Романовым и его войсками.
9.
Россия. Окрестности Пскова.
24.07.1707.
В конце июля 1707‑го года большинство
донских полков находились под Псковом. Жаркая и душная летняя ночь,
а пуще всего тучами налетавшие с болот злые комары, не давали
казакам житья. И дабы защититься от безжалостных кровопийц они
разводили дымные костерки, а потом, сидя рядом с ними, вспоминали
родину и свои семьи.
Однако не комары и духота мешали
уснуть походному атаману Максиму Кумшацкому. Неясные шевеления
среди рядовых казаков, сотников и полковников, и непонятные гонцы
от одного полка к другому – именно это беспокоило атамана до такой
степени, что трудно было глаза сомкнуть. Что‑то затевалось среди
казаков, назревало, и самое плохое, он об этом ничего не знал.
Словно вторя невеселым думам
Кумшацкого, возле одного костра затянули песню, а еще за
несколькими подхватили:
«Гой ты, батюшка славный Тихий Дон,
Ты, кормилец наш Дон Иванович!
Про тебя лежит слава добрая,
Слава добрая, речь хорошая.
Как бывало, Дон, ты быстер бежишь,
Колыхаешься волной светлою,
Подмываешь ты, бережки круты,
Высыпаешь там, косы мелкия,
А теперь ты, наш родной батюшка,
Помутился весь сверху донизу,
Струей быстрою уж не хвалишься,
Волной светлою не ласкаешь взор.
Аль надумали твои детушки,
Погонять свои струги легкие?
Засиделись ли твои соколы,
И расправили крылья быстрыя?
Не отняли ли у них волюшки,
Не задали ли чести рыцарской?
Да, отняли всю мою волюшку,
И поругана честь казацкая!
Я созвал своих лихих соколов,
И послал разить злых насильников,
Добывать себе славу громкую,
А мне почестей, волю прежнюю»…
«Хорошо поют, гладко и от души, –
подумал Кумшацкий, – но песня запрещенная, разинская. Не ровен час,
услышит кто‑то из пехотных офицеров, греха не оберешься. Ладно,
если немчура приезжая – эти ничего не поймут. А если кто из
поместных дворян? Они сразу к царю и его ближним людям жаловаться
побегут».