Поверхность планеты протянулась от высокого плоскогорья, где приземлился Корабль, к далёкому, резкому горизонту – земля голубых ледников застывшего водорода, сползающим вниз по склонам чёрных бесплодных скал. Солнце планеты отстояло от неё так далеко, что казалось лишь чуть более крупной и яркой звездой, такой тусклой от расстояния и умирания, что она не имела даже названия или номера. На земных картах её местоположение не было отмечено даже точкой величиной с булавочный укол. Её слабый свет никогда не регистрировала фотопластинка в земном телескопе.
– Корабль, – спросил Никодимус, – это всё, что мы можем сделать?
– Более того, мы не можем для них сделать ничего, – ответил Корабль.
– Жестоким кажется оставлять их здесь, в этом пустынном мире.
– Мы искали для них уединения, – ответил Корабль, – место достойное и одинокое, где никто не найдёт их и не потревожит ради изучения или демонстрации. Это мы были обязаны сделать для них, робот, но когда это сделано, это всё, что мы могли бы им дать.
Никодимус стоял возле тройного гроба, пытаясь навсегда запечатлеть это место в сознании, хотя, как он понял, глядя на планету, здесь почти нечего было запоминать. Повсюду было смертельное однообразие – куда ни посмотришь, везде словно то же самое. Быть может, подумал он, это даже хорошо, они могут лежать здесь в своей безличности, защищённые неизвестностью места своего последнего отдохновения.
Неба не было. Там, где должно было быть небо, была лишь одна чёрная нагота космоса, освещённая множеством искрящихся незнакомых звёзд. Когда они с Кораблём уйдут, подумал он, эти стальные немигающие звёзды тысячелетиями будут смотреть на лежащих в гробу – не охранять их, а только следить за ними – смотреть с морозным блеском в древних, заплесневелых, аристократических взглядах, с холодным неодобрением к пришельцам не их общественного круга. Но это неодобрение не имеет значения, сказал себе Никодимус, ибо теперь им уже ничего не может повредить. Они за гранью вреда или поддержки.
Он прочитал бы для них молитву, подумал он, хотя никогда и не молился прежде, да и не думал о молитве. Однако же он подозревал, что та молитва, какую он может им дать, не будет приемлема ни для лежащих здесь людей, ни для какого бы то ни было божества, которое может преклонить ухо, чтобы услышать его. Но то был бы жест слабой и неуверенной надежды, что, может быть, где-то есть ещё инстанции, куда можно обратиться за помощью.