– Что это было? – спросила гранд-дама. – Что мы почувствовали?
– То была рука Божья, – ответил он ей. – Коснувшаяся слегка нашего чела.
– Это нелепо, – возразил учёный. – Это заключение, сделанное без достаточных данных и без добросовестного наблюдения.
– Что же вы тогда извлечёте из этого? – спросила гранд-дама.
– Я не извлеку из этого ничего, – ответил учёный. – Я отмечаю это, вот и всё. Как проявление чего-то. Может быть, чего-то далёкого в пространстве. Пришедшего не с этой планеты. У меня отчётливое впечатление, что этот феномен не местного происхождения. Но пока у нас не будет побольше данных, мы не должны пытаться его охарактеризовать.
– Это самое наиглупейшее пустословие, какое мне приходилось слышать, – сказала гранд-дама. – Наш коллега-священник преуспел больше.
– Да не священник, – сказал монах. – Я вам говорил и говорю – монах. Просто монах. В рваных штанах.
Так оно и было, сказал он себе, продолжая свою честную самооценку. Он никогда не был ничем большим. Меньше, чем ничего – монах, боящийся смерти. Не святой, которым его провозглашали, а хнычущий, дрожащий трус, боящийся умереть, а ни один человек, который боится смерти, не может быть святым. Для подлинной святости смерть должна быть обещанием нового начала, а он, вспоминая прошлое, понимал, что никогда не мог воспринять её как что-то иное, кроме конца, за которым – полное ничто.
Впервые, думая об этом, он смог признаться в том, в чём никогда не мог признаться прежде – что он ухватился за возможность стать слугой науки, чтобы избежать страха смерти. Хоть он и знал, что приобрёл этим лишь отсрочку от смерти, ибо даже будучи Кораблём он не мог избежать её полностью. Или, по крайней мере, не мог быть уверен, что избежит её полностью, так как оставался шанс, пусть и наилегчайший, который учёный и гранд-дама обсуждали сотни лет назад, тогда как он старательно оставался вне дискуссии, боясь включиться в неё, что с течением миллионолетий, если только они просуществуют так долго, все трое, возможно, станут одним лишь чистым сознанием. И если таков и будет исход, подумал он, то тогда-то они и станут в самом строгом смысле слова бессмертными и вечными. Но если этого не случится, им по-прежнему придётся встать перед лицом факта смерти, ибо космический корабль не может существовать вечно. В своё время он станет по той или иной причине изношенным, разбитым корпусом, дрейфующим между звёзд, и в должное время – не более чем пылью на ветрах космоса. Но этого ещё долго не случится, сказал он себе, хватаясь за эту надежду. Корабль, при некоторой удаче, может просуществовать ещё миллионы лет, и это может дать им троим время, необходимое, чтобы сделаться одним чистым сознанием – если только действительно возможно стать одним чистым сознанием.