– Коль, я даже не знаю, как тебе
сказать… – Радзинский поставил раскрытый зонтик у двери и принялся
не спеша расшнуровывать ботинки.
Николай Николаевич показался в
дверях кухни, вытирая руки полотенцем.
– Да говори уже, – усмехнулся он.
Настроение у Николая Николаевича, судя по всему, было
прекрасное.
Радзинский тем временем разулся и
направился в ванную – умыться с дороги.
– Ты с Гошей встречался? – пытаясь
перекричать шум льющейся воды, спросил Николай Николаевич. В ответ
ему раздалось приглушённое полотенцем «ага». – Что же он тебе
такого сообщил – волнительного? – широко улыбнулся Аверин, глядя,
как вышедший из ванной Радзинский, пытаясь причесаться, ожесточённо
дёргает вниз застрявший в его густых волосах гребень. – Дай, лучше
я… – Усадив друга в кухне на стул, Николай Николаевич уверенно
разобрал спутавшиеся пряди и любовно расчесал их – волосок к
волоску. – Мне нравится, как они у тебя вьются в такую погоду, –
мечтательно произнёс он, нежно проводя рукой но седой шевелюре. И
со смехом добавил, – Хочешь, я тебе косичку заплету? Или две?
– Но-но, без глупостей! – аккуратно
отбирая у Аверина расчёску, предупредил его Викентий Сигизмундович.
Он повернулся и как-то сочувственно посмотрел на товарища. – Сядь.
– Радзинский кивнул на второй стул.
Николай Николаевич сразу напрягся и
улыбаться перестал.
– Что случилось? – сухо спросил
он.
Видя, что садиться Аверин не
собирается, Викентий Сигизмундович поднялся сам и успокаивающе взял
его за плечи.
– Гоша сказал мне, – безотрывно
глядя другу в глаза, спокойно произнёс он, – что Кир и Шойфет уже
больше месяца постигают под рудневским руководством секреты чёрной
магии. Они заключили договор, что Руднев берёт в ученики своего
драгоценного Ромочку только вместе с нашим Кирюхой. А тот в
качестве ответной любезности закрывает всю связанную с этим
информацию.
В лице Аверина, пока Радзинский всё
это говорил, не дрогнул ни один мускул, но, дослушав, он сразу
опустил голову и сделал решительное движение уйти. Викентий
Сигизмундович не позволил: быстренько перехватил его, крепко прижал
к груди и принялся размеренно гладить по голове.
– Ну что ты, Никуся, – ласково
бормотал он при этом. – Мы же оба знаем, зачем он это делает.
Горячая любовь к ближнему, жгучее стремление к самопожертвованию…
Помнишь, мы об этом уже говорили? Могло быть гораздо хуже, поверь
мне. А пока ничего плохого ещё и не случилось. Он же от тебя не
отрекался! И мы теперь знаем… А раз знаем, значит – присмотрим. Не
переживай. – Обхватив обеими руками аверинскую голову, Радзинский
отстранил его от себя, глянул было ему в лицо, но тут же быстро
прижал к себе обратно – таким невыносимо горьким был изгиб его губ
и страдальческим – взгляд. – Николенька, ты, главное, не волнуйся,
– продолжил он своё успокоительное бормотание. – Тут ведь даже не
виноват никто. Руднев – он как был, так и остался несчастным,
безумным мальчиком, страстно влюблённым в свою дикую мечту. Он же
себе не принадлежит давно. Но мы и ему пропасть не дадим! Он же
теперь тоже – наш. Правильно?