— Мой кабинет, — с гордостью объявил
Алпин Фарелл, указывая на клетушку с отдельной дверью, которая
едва-едва превосходила размерами платяной шкаф в поместье Риамен.
Терри вежливо похвалил обстановку, а затем огляделся, чтобы найти
повод для более искреннего комплимента. В помещении царил почти
хирургический порядок. После хаоса общего зала здесь было даже
уютно. Спокойно. В углу нашлось место для высоких кабинетных часов
с маятником. Очень дорогих.
— Работа господина Канерва? —
спросил Терри, любуясь искусной резьбой. — Узнаю руку мастера! Это
подарок или вы сами приобрели их?
— Цените антиквариат? — равнодушно
спросил Фарелл, усаживаясь в свое кресло и открывая блокнот для
записей. — Необычное увлечение для молодого аристократа. Я полагал,
они все гонятся за славой и званием. А вы?
Длинная стрелка только недавно
миновала вершину циферблата. Терри закрыл глаза, прислушиваясь к
едва слышным щелчкам механизма. Некстати подумалось, что, приди он
раньше, услышал бы, какую мелодию спрятал внутри легендарный
мастер. Знающие люди говорили, он никогда не делал часы с
одинаковым боем.
— У нас были такие. Дедушке сам
господин Канерва подарил. Я любил их, когда был ребенком, и не
думал... что однажды пойму, как мне их не хватает. Ваши часы
напомнили мне о доме, которого у меня больше нет.
Фарелл почесал правую бровь
колпачком вечного пера.
— Вы угадали. Это подарок. Я еще сам
не разобрался, нравятся ли они мне или раздражают. Бьют так, что
все мысли из головы вылетают, зато мои охламоны стали чай по часам
пить, а не как придется. Я человек в высшей степени прагматичный,
господин Риамен. Вещи и люди служат мне лишь до тех пор, пока
пользы от них получается больше, чем вреда.
Он указал Терри на стул. Постучал
самопиской по столешнице, нарисовал загогулину в уголке листа,
чтобы проверить чернила. Несмотря на громкое название, на самом
деле эти перья были не такими уж «вечными».
— Вам удалось поговорить с
матерью?
— Нет.
— Вот как? Почему?
— Она не захотела говорить, —
спокойно отозвался Терри. Не зная, куда деть руки, он переплел
пальцы в замок.
— Вам не кажется это странным? Я
видел много судебных заседаний, но никогда еще обвиняемый не
сохранял такое хладнокровие от начала и до конца, как госпожа
Риамен.
— Я не видел, как судят других, —
медленно проговорил Терри, не отрывая взгляда от собственных рук. —
Но могу сказать, что моя мать вела себя... как подобает в ее
положении. Или вы считаете, ей следовало заламывать руки и рыдать,
умоляя о пощаде? На глазах короля, которого она предала?
Сомневаюсь, что моя мать на это способна.