На мои попытки узнать еще и
отчество, дядька лишь отмахнулся, пробурчав, что отродясь его по
отечеству не звали, что он русский, а не помор какой-нить.
Я поначалу не понял, в чем разница,
но со временем уяснил, что поморами здесь называют тех, кто живет
поближе к Белому морю, по Двине, «кормится с земли, да воды», а
русскими, кто лишь пашет, разводит скот, да охотится, но не на
морского зверя, а на лесного, да и то, только зимой. Есть и
исключения, вроде него самого, кто всю жизнь провел в лесу, но это
именно исключение. Да и сам Ферапонт имел в какой-то деревушке
избенку, кусок земли, где он выращивал исключительно лук с
чесноком, предпочитая все остальное выменивать на дичину, либо на
шкуры.
Дорогой много не наговоришь. Но
вечерами, когда мы садились у костерка, а охотник варил обалденно
вкусную кашу (в первый раз, одуревший от вкуснющего запаха, я сразу
сунул ложку с горячим варевом в рот, а потом долго «гасил» снегом
обожженный язык и нёбо), охотник вел со мной неспешные разговоры.
Он и сам был рад поговорить и меня послушать. Дядьке отчего-то
полюбились анекдоты, особенно про тещу. Это я как-то ляпнул — мол,
теща грибков поела и умерла. Пришлось рассказывать полностью.
Ферапонт потом хохотал весь день и теперь требовал от меня новую
басенку про тещу. Исчерпав запас, принялся переделывать другие
анекдоты.
— Вот, такое дело,— начинал я,
вспоминая что-нибудь подходящее. — У одного мужика теща померла.
Ну, он порадовался, а она ему сниться стала. Приснится, и говорит —
иди-ка ты, зять, пописай! Мужик каждое утро в мокрых подштанниках и
просыпается. Пошел к сведущему человеку, а тот и посоветовал: когда
теща придет, ты ей скажи — уже пописал. Мужик так и сделал. Лег
спать, а когда теща приснилась, и предложила по-маленькому сходить,
он ей и говорит — уже пописал! А она — ну, раз пописал, сходи
покакай!
От этого анекдота, услышанного уж не
в пионерском ли лагере (там по ночам гномик приходил) Ферапонт так
ржал, что едва не свалился в костер.
Дядька Ферапонт не любил говорить о
себе, но по обмолвкам, намекам, я начал потихоньку составлять его
биографию. Родом из села Луковецкое, окончил церковно-приходскую
школу. По каким-то причинам в армию не призывался (может,
плоскостопие), семьи нет и не было. С большевиками имеет дело едва
ли не с момента образования партии большевиков, знаком и с эсерами.
Еще бы ему быть незнакомым! Архангельская и Вологодские губернии —
места, куда ссылали и народников, и польских повстанцев, а потом
туда повалили и социал-демократы, и социал-революционеры. Не
добровольно, разумеется, а по приговору суда. В Вологде, вон, и
сестренка товарища Ульянова отбывала ссылку, и Анатолий Васильевич
Луначарский, и товарищ Сталин. Зато член партии эсеров Гриневский,
оказавшись в Архангельской ссылке, порвал-таки с эсеровским прошлым
и стал замечательным писателем! А так, не дай бог, примкнул бы к
«правым», ринулся бы куда-нибудь в Рыбинск или Ярославль, и не
прочитали бы мы «Бегущую по волнам».