Когда за спиной, взвизгнув, закрылись ворота, я понял: в это
мгновение у меня не стало ни дома, ни друзей, и даже
завтрашний день у меня забрали, потому что одному в лесу уцелеть
невозможно.
Лил дождь, за воротами шумели, долетала брань – Клыков орал
и требовал, чтобы люди разошлись. Это их проблемы, отныне они меня
не касаются, у меня куча своих. Смысла оставаться здесь никакого,
первое, что приходит в голову, надо идти в Нерлей, да что-то ноги
приросли к земле.
Сверкнула молния, а через секунду в небе громыхнуло,
обрушился ливень. Голоса за воротами стихли. Вокруг чёрная муть,
голубые блики высветили могильные кресты и стену леса за
кладбищем.
Неожиданно из темноты появился Захар; похоже, не врут про
секретные выходы из Посёлка. Захар молчал, во вспышках молний я
видел его длинные и мокрые, прилипшие к лицу волосы, обвисшие усы,
а вместо глаз – чёрные провалы.
– Вот… – Захар подал мне туго набитый рюкзак. – Еда, одежда,
пистолет. На первое время хватит. И вот…
Автомат! Мне бы порадоваться такому подарку, да что-то
нерадостно.
– Пойду я, ладно? – я побрёл во тьму.
– Только не дури! – бросил вдогонку Захар. – Дождись рассвета!
Обойди Посёлок, и на север, по железке до Ударника. В третьей слева
избе найдёшь Партизана и Сыча. Побудешь с ними, а там решим.
– Угу, – ответил я. В Ударник, так в Ударник, мне без разницы.
Если разобраться, теперь недоповешенные бандюки – самая
подходящая для меня компания.
– Не бойся, – Захар пошёл следом за мной. – Сиди в там, и жди
новостей.
Я прибавил шаг.
– Дождись рассвета, чудило, – крикнул вдогонку Захар. Верно,
некуда мне спешить. Но я почувствовал, что накатывает волна горькой
истерики. Не хотелось, чтобы Захар видел. Лучше бы мне побыть
одному. Авось как-нибудь перебешусь.
– Ты ещё спасибо Хозяину скажешь, – прилетело вдогонку. Я так и
не понял, меня Захар пытается убедить, или себя. – Ты ещё… ладно,
иди, удачи… жди новостей!
* * *
– На, лопай! А после займись чем-нибудь, – Партизан грохнул на
табурет, стоящий перед кроватью, сковороду, в которой
шкварчала тушёнка пополам с жареным картофелем, – хватит безвинного
изображать! То Сыч нытьём донимал, то ты на мою голову свалился. Я
не подписывался смотреть на ваши кислые рожи! Зачем мне такое
кино?
Объяснил я Партизану, что не его дело, какая у меня рожа,
кислая, или, может, сладкая. Не нравится – не ешь! И, вообще, валил
бы ты, дядя, ко всем чертям!