Герман
ребят, кажется, не слушал. Смотрел мимо и думал о своем. И, как ни
пытались они заглядывать командиру в глаза, непонятно было, злится
или нет.
В конце
концов сказал:
– Ладно…
По койкам – шагом марш. – И ушел.
Наверное,
потом с Евгеньичем разговаривал. Потому что вечером они вдвоем
пришли в класс, где ребята занимались.
– Значит,
так, – оглядывая притихших адаптов, веско проговорил Герман. – Без
разрешения Сергей Евгеньича ни один из Бункера больше не вылезет!
Ясно?
Все с
готовностью закивали.
– Это
первое. И второе. – Герман помедлил. – Не думал, что объяснять
придется… А по ходу, надо было. Сергей Евгеньич вам – не враг! И
никто тут вам – не враг. Все вам только добра желают! – Он обводил
подопечных сердитыми глазами. – Вот если б вы просто пришли к
Сергей Евгеньичу и попросились домой за клюшками – неужто бы он не
отпустил? А?
Ребята
угрюмо молчали.
Герман
кругом был прав, и ответить было нечего. Конечно, отпустил бы. И
никто бы тогда не погиб, и все бы было нормально.
Что
Евгеньич – хороший дядька, просто странный малость, поняли еще
тогда, когда он Пашку спасать кинулся. Хрен его знает, зачем – ведь
сто раз повторили, что ничего не случится! – но плохой человек не
кинулся бы. Это точно.
***
– Вы
воспитали абсолютных зверенышей, Герман.
Глаза у
Любови Леонидовны опухли от слез. Она очень любила
Василия.
– Я все
могу понять – вы сами рано потеряли мать, и когда все случилось,
были, в сущности, еще ребенком. У вас нет навыков воспитания, нет
специального образования… Но это… Это что-то… – Любовь Леонидовна
сжимала пальцы, подбирая слова. – Эти ваши дети – действительно
нечто ужасное! Неужели вы не видите, какие они? Жестокие, упрямые!
Равнодушные к знаниям! Понимающие только силу! Впрочем, чего тут
ожидать. Я слышала, вы их даже бьете. Это так?
– Угу, –
скучно подтвердил Герман. – Бью. Смертным боем. – И в
доказательство твердым кулаком со сбитыми костяшками ударил о
твердую ладонь.
Любовь
Леонидовна схватилась за сердце и повернулась к Евгеньичу. Герману
показалось, что торжествующе. Он терпеть не мог Любовь Леонидовну.
Бункерная педагогиня была толстой и неуклюжей, как беременная овца,
носила очки с вечно захватанными стеклами, воняла какой-то дрянью и
обожала делать замечания.
Евгеньич
вздохнул.
– Любовь
Леонидовна. Я тоже не сторонник силового воздействия. Но следует
признать, что, как бы там ни было, Герман для ребят – царь и
бог...