Тидори рассказала, как господин
Кудзё, отец троих братьев Фудзивара, повстречал на улице Оо-мия
процессию призраков, и на этот раз господин Хиромаса не стал
спорить и подтвердил: да так оно и было, господин Кудзё после этого
несколько недель провел в уединении, молясь и очищаясь от скверны.
Урабэ, наставленный в буддийских притчах, уцепился за слово
«скверна» и рассказал весьма поучительную историю о некоей
блудливой хозяйке почтовой станции, которая превращалась в змею, и
о двух монахах, что согрешили с ней. Как-то само собой получилось,
что теперь очередь рассказывать была за Садамицу. Он, будучи в Удзи
по делам, слыхал о художнике Ёсихидэ, который все никак не мог
нарисовать по заказу своего хозяина адское пламя.
— Ёсихидэ был великий художник. Но
безобразный собой. Такой отвратительный, что его называли
«Обезьяна». Может, и не случайно на его ширме в аду терзают
прекрасных и молодых людей… Так или иначе, но когда он работал над
этой ширмой, словно демоны овладели им — таким мукам он иной раз
подвергал слуг и учеников, что служили ему натурщиками. Того свяжет
и вздернет как на дыбе — вроде бы и не больно поначалу; порисует
немного, а потом скажет — «мне до ветру надо», и уйдет на целую
стражу, а висящего вроде как позабудет…
— То хищную птицу притащит, — вставил
Урабэ.
— Я тебе мешал?…да, хищных птиц,
змей, мышей летучих, всякую прочую дрянь… И вот однажды Великий
Министр Хорикава — сиречь, господин Фудзивара Мотоцунэ [48] —
пожаловал в его дом — посмотреть, как идет работа. Ёсихидэ уже
почти закончил ширму, но в самой середине было пустое место. Там он
хотел нарисовать пылающую повозку, в которой бьется молодая
женщина… Он рисовал ее днем и ночью, но никак не мог изобразить то,
что ему хотелось. Не мог представить себе все это должным образом.
И он осмелился попросить Великого министра — можно ли сделать так,
чтобы в повозку посадили молодую женщину, одетую знатной дамой, — и
подожгли…
— И что же господин Великий Министр?
— спросил Райко, чувствуя странный холод между лопаток.
— А господин Великий Министр решил
покарать его за такую жестокость и велел посадить в повозку его
собственную дочь, полагая, что Ёсихидэ образумится.
— Значит, в Удзи эту историю
пересказывают так, словно виноват Ёсихидэ? — тонкие брови господина
Хиромасы поднялись.