Из ада с любовью - страница 23

— А ты мне его оставишь? — спросила она робко. Пожалуй, ему нравилось, что в таких случаях Кира не пускала в ход женские чары, не стреляла глазами и не улыбалась загадочно. Она вообще редко пускала в ход женские чары, в этом и состояло ее очарование.

— Конечно.

— А ты? Как домой-то попрешься? Транваи не ездют.

— Трамваи, — вздохнул Тони. — Доеду на такси.

* * *

Холодно. Мокро. Хочется еды, но другой еды. Белой еды, не красной. Когда было много белой еды, хотелось красной, — теперь наоборот. Почему стало мокро и холодно? Было тепло. Злая женщина была злая, но было тепло и была белая еда. Надо тихо. Нельзя громко. Потому что страшно. Раньше было нестрашно и тепло. Теперь страшно и надо тихо. Как снаружи, где красная еда. Спать нельзя. Надо тепло. Надо белой еды. Надо нюхать — белая еда пахнет. Злая женщина пахла. Другие женщины пахнут красной едой. Маленькие и большие. Маленькие мужчины пахнут красной едой, но меньше. Большие мужчины — страшно и надо тихо.

* * *

До дома Киры они не добрались — едва выехав на Ретклиффскую дорогу, заметили костер в Сведенборг Гарденс, где обычно собирались байкеры из доков. Кира любила появляться в их компании вместе с Тони — она вообще ужасно им гордилась. Не потому, что он был джентльменом — у докеров-коммунистов это заслугой не считалось, — а потому что ездил на байке лучше многих ее товарищей. И Тони (чтобы порадовать ее, конечно, а вовсе не из собственного тщеславия) подъехал к костру на сумасшедшей скорости, заложил красивый вираж и остановил моноциклет между двумя другими, колесо к колесу. Ребята оценили маневр по заслугам.

— Гребаный ёж, это нежидко, Аллен! — расхохотался Боб Кеннеди[1], фабричный староста и признанный лидер «клуба».

Тони пожал плечами, слезая с байка.

Пятеро молодых коммунистов обсуждали не бесправное положение пролетариата, не подготовку к мировой революции и даже не формирование интербригад из числа прогрессивной лондонской молодежи — нет, они обменивались мнениями о произошедшем на Уайтчепел-роуд. И вовсе не с позиций Коминтерна, а в духе обскурантизма и религиозных предрассудков.

Слово взял Сэм Макклафлин по прозвищу Студент (потому что в самом деле был студентом) — лет ему было не больше, чем Кире.

— Здесь места такие, — чуть не полушепотом заговорил он. — Здесь еще до Потрошителя людей убивали. Про убийцу с Ретклиффской дороги слышали? Он, как Паяльная Лампа, людей убивал целыми семьями. Молотком. Вон в том доме, видите? Его повесили и похоронили на перекрестке, тут недалеко. И тело колом проткнули, чтобы не возвращался. Больше ста лет прошло, кол истлел, и он вернулся.