— Это было три месяца назад…
— Разве? Ну и пусть три месяца, какая
разница?
В отличие от Киры, Салли он блажью не
считал, и хотя спать с ней было вовсе необязательно, но, в общем,
желательно.
* * *
Совсем холодно. Совсем-совсем. Где
тепло, там видно, даже если тихо. А где не видно, там холодно. Если
тепло, то может стать светло сразу. Нельзя там, где было тепло, а
стало холодно и мокро. Злой мужчина ждал опять. Он пахнет неедой.
Большие мужчины — страшно. Добрый мужчина тоже пах неедой, но был
добрый. Хочется еды. Любой еды, белой или красной. Совсем хочется.
Надо спать и нельзя спать, потому что страшно и надо тихо. Надо
тепло, надо еды и надо спать. Надо где тепло и не видно. Добрых нет
никого. Никого нет добрых! Надо тихо, а хочется громко. Раньше,
если громко, были добрые. Только злая женщина была злая. Сейчас
надо тихо, потому что добрых нет. Злая женщина, когда громко,
закрыла дышать, и стало тихо. Надо дышать всегда. Если не дышать —
так нельзя, нельзя! Мокро в глазах и очень хочется громко. Мокро в
глазах можно, но надо тихо.
* * *
Стоило заехать на Уайтчепел-роуд,
попытаться выследить Джона Паяльную Лампу, но Тони так хотел есть и
спать, что отложил это на следующую ночь. Он и без того добрался до
дома ближе к полуночи.
Кейт родила девочку. Роды прошли без
осложнений, и мать, и ребенок здоровы — возле автоматона Тони нашел
ленточку телетайпограммы от девушки из Лондонского госпиталя. Но
все ли прошло так, как планировали они с Эрни? Подумалось, что
доктор с механистической рукой это знает. Так же как парни из МИ5,
которых Тони встретил в вестибюле родильного отделения.
Он был уверен, что уснет сразу, едва
голова коснется подушки, и почти так и вышло, как вдруг в полусне
перед глазами возник образ доктора с механистической рукой, его
неподвижное безбровое лицо, внушающее и ужас, и любопытство. Это
было похоже на толчок изнутри, от которого слетел сон, и Тони начал
думать, почему лицо доктора кажется ему знакомым: это представилось
вдруг важным. Он мысленно нарисовал на лице брови и ресницы и…
Старый дагерротип в старой газете.
Пожелтевшая от времени бумага, предназначенная на растопку кухонной
печи. Тони вырезал статью с дагером и хранил у себя в тумбочке — о
знаменитом литераторе W., на весь мир прославившем своего
друга-сыщика. Его «Записки» Тони перечитывал с восторгом множество
раз — до того, как они попали ему в руки, он не понимал, зачем люди
читают книги. Может быть, именно поэтому он поклонялся не столько
главному герою «Записок», сколько их автору, совершившему столь
серьезный перелом в его образовании. Тони было пятнадцать лет, он
давно не чувствовал себя мальчишкой, более того — он им и не был.
Он мог рассказать доктору W. о жизни гораздо больше, чем тот знал,
о преступлениях и преступниках в том числе, — но истории Тони были
серыми, примитивными и прозаическими, полными цинизма, крови и
жестокости, потому «Записки» на их фоне выглядели захватывающими,
но все же сказками. Прекрасными сказками о джентльменах
викторианской Англии, где даже преступления совершались красиво и
умно́ — не пьяные драки, не гоп-стоп и не разбой. Хитрые
отравители, стрелки́ из духовых ружей, изощренные шантажисты — и
никаких форточников, щипачей и мокрушников.