- Рома!!! Ромка, сюда беги! Степку убило, мне помощь нужна!
Крик Василия возвращает меня в сознание, становится тем
спасательным кругом, который не дает провалится в шоковое
состояние. Подхватив последнюю гранату, одновременно освобождаю
пистолет из кобуры и, сняв его с предохранителя (на всякий случай),
бегу к товарищу. Впрочем, до Нежельского я добираюсь без
происшествий – а вот в ячейке товарища едва ли не спотыкаюсь о труп
Степана, которому пуля вошла в правый глаз.
Я уже видел мертвых на этой войне – с обеих сторон. Но еще ни
разу не смотрел на них так близко, не вглядывался с ужасом в черты
лица знакомого человека, который еще полчаса назад разговаривал с
тобой, двигался, сопереживал, чувствовал… Был живым. И вот теперь я
смотрю на лицо убитого товарища, не в силах поверить, что его
больше нет. Что парня, с которым я только утром познакомился,
больше нет; что ЭТО – именно его лицо, а не искусно сделанная
маска, изуродованная каким-то вандалами, проколовшими ей глаз и
намешавших в нем серо-бурую жидкость, заодно брызнув на переносицу
и щеку…
- Самса, не спи!!! Диски набивай!
Василий оборачивается ко мне, наши взгляды встречаются. Его,
охваченный боевым азартом, горячкой боя – и мой, со стороны
наверняка кажущийся переполненным ужаса, безвольным… Хотя почему
только кажущийся?
Вдруг голова Нежельского дергается, как от удара, отклоняется в
сторону. Ярость и возбуждение в его глазах сменяются удивлением – и
тут же они словно бы тухнут. А я как в замедленной съемке смотрю на
то, как единственного человека в этой игр… в этом мире убивает
ударившая ему в левый висок немецкая пуля.
Немецкая пуля.
Немецкая…
- А-а-а-а-а-а-а!!!
Что-то внутри меня ломается, а сознание затопляет невиданная
раньше ярость – звериная, отчаянная. Как будто прорвало плотину, за
которой всю жизнь копилась боль от обид и унижений, наносимых
сверстниками в школе и в универе. А заодно и раздражение на самого
себя из-за того, что так и не смог как следует дать отпор… Этой
ярости достаточно, чтобы вытолкнуть меня из окопа и бросить в
рукопашную на врага, чтобы рубить их саперной лопаткой Нежельского,
оставленной здесь же, в ячейке, чтобы колоть штык-ножом, рвать
зубами…
Но все же какая-то часть сознания остается на плаву. Потому
совсем безумных глупостей я не совершаю, а схватившись за съехавший
по брустверу пулемет, поднимаю его над окопом, и жму на спуск.