– Но я також глядал, володыко. Едова там бысти, токож не жор… не
едена. А на шейке – пятны багровы. Тож так, – оцколи положил пальцы
на свою шею.
– Её задушили? – ужаснулся я.
Горец лишь молча опустил глаза в пол. Решай, мол, сам.
– Но за что?! Что и кому могла сделать Соловушка?
Мой слуга пожал плечами.
– Володыко. Брешут ли ву дворце, что ты всхотел признасти ейного
дитятку? Як свойова.
– Он и есть мой! – вскинулся я… и закусил губу. – Был… Был мой…
Не брешут. Я так ей и сказал.
– Два дни всюду за тож болтуют… болтают.
– И что?
– А то! – Мясо вдруг подался ко мне и чуть ли не в лицо зашептал
громко, плюясь слюною. – Вси ж ведамо, что Куакали вам другу
дивоньку в жонки прочил!
– Думаешь, он?!
– Да хто хошь! Отож Мохечеката. Вдруг буде сын – тож
наследующник! Наследник. А жирнюк токож кто опосля? Да никто! Был
родович володыкин – стане никто!
Я застонал. Вот он твой баланс! Покатились чурбачки по
закоулочкам! И Соловушку придавили.
– Может, еще кого подозреваешь?
– Може, – надулся горец, почуяв в моих словах язвительность.
Помолчал, но не удержался – видимо, распирало его.
– Володыко, я давнеко на тобе глядаю. Ты… Ты не дурён. Прости!
Ты не також, како о тобе треплют тут. Совсем не також. Я то ще в
горищах счуясти… Почуял. Но в тоби страху нет. Плохо то! Ты почти
усим поспел на ногу наступсти. Куакали, Мохечеката – понятно то. Ты
волоху змиеву жертв с боёвища не привел. Ты Капибар бягущих
отпустил – старейшину своего обделил. У всих старейшин горовищу
едва не отнял. Прекрасной Слезе войну спобедить не дал. И копьища
тои умыкнул!
Это да. Трофейные копья у Глыбы я забрал. Но и в казну не
скинул: Хвост спрятал их у деда-оружейника. Почему-то мне
показалось, что там надежнее будет.
– Да неужели за такое можно девчонку невинную убивать?
– Людовы разничь. Кому в мордень харчи – стерпит. А кто и за
мелочь брюшьё прободит.
– Всё! Молчи…
Мясо стих. Понимает. Ох, как он всё хорошо понимает! И то, что
мою девочку я убил – тоже понимает. Убил. Не рукой своей. Но
глупостью своею.
Убил! Радость мою. Мое тепло в этом холодном мире. Нету его
больше. Нет ни ее, ни того, что мы вместе успели создать.
Только холодный белый пепел.
Я повернулся набок спиной к слуге. Начал ныть, сипло поскуливая.
Мясо молчал. Лучина догорела, погасла. И тьма поглотила меня.