Проснулся он от холода. В обычном
лесу даже в рассветный час не бывает так холодно, но обычный лес
живой, он греет забредшего путника одним только своим присутствием,
своим неуклюжим, кряжистым телом. Железный лес — напротив, лишь
высасывал тепло.
Гензель обнаружил, что в углублении,
которое продавило его тело в опавших листьях, полно воды, ржавой и
мутной. То ли с деревьев натекло, то ли это сок мертвых листьев…
Пить воду Гензель не стал, хотя спросонок отчаянно хотелось. Что-то
подсказывало ему, что в лучшем случае эта жидкость не сможет
усвоиться его организмом. В худшем…
— Вставай, Гретель! — он потряс
сестру за плечо. — Нам надо идти, помнишь?
— Идти?
— Домой.
Гретель просыпалась быстро, еще с тех
пор как была совсем ребенком. Глаза моргнули — и перестали быть
сонными, заблестели. Но почти тут же потемнели от нахлынувших
воспоминаний.
— Как мы попадем домой без катышков?
Мы же не знаем, куда идти!
Это, увы, было сущей правдой.
Некоторое время Гензель пытался оттолкнуть эту правду от себя, но
она липла к нему, и в конце концов не замечать ее сделалось
невозможно. Есть вещи, с которыми рано или поздно надо смириться.
Они с сестрой в чаще Железного леса, без помощи, без еды, без
оружия — и без представления о том, куда им идти.
— Как-нибудь да попадем, — не очень
охотно сказал Гензель. — Сама увидишь. Не бесконечный же этот лес!
Если повезет, выйдем к окраинам Шлараффенланда. А не повезет… Ну,
мало ли хороших городов на свете? Нам главное — идти, а куда выйдем
— это уже как повезет. Ну давай, поднимайся. Пока идешь, мысли
дурные в голову не лезут.
Гретель поднялась и привела в порядок
платье. Скрюченные и немощные листья Железного леса осыпались с
нее, как стрелы, оказавшиеся не в силах пробить доспех.
— Все в порядке, сестрица?
— Ага, — сказала она, потом помялась
и тихо сказала: — Только я есть очень хочу.
Гензель лишь беззвучно вздохнул. У
него у самого желудок подводило от голода, но он надеялся, что
Гретель ощутит подобные муки не так быстро. Зря надеялся,
выходит.
— Держи, — запустив руку в карман, он
вытащил белковую плитку в прозрачной упаковке. Будучи размером с
его собственную ладонь, она походила на кусок пересушенного
волокнистого пластика. Такая полагалась взрослым за день работы на
гидропонной ферме — день выматывающего труда, после которого душа
едва держится в теле. Свою последнюю Гензель не съел, хотя очень
хотелось. Сунул в карман, едва увидел вечером лицо отца. И
правильно, выходит, сделал.