Гензель повернулся к Гретель, и его
горящие от пережитого напряжения мышцы вдруг безотчетно сжались для
рывка. Гретель была не одна. К ней медленно полз
получеловек-полулев с выпотрошенным животом.
Он хрипел, на зубах пузырилась
багровая пена, а след, остающийся за ним на камне, казался
пунктиром, нарисованным на карте самого ада. Сила ненависти
победила и боль, и инстинкт самосохранения. Мул не отрывал
по-животному горящего взгляда от Гретель, клыки его щелкали, когти
скрежетали по брусчатке. Он не обращал внимания на расплетающиеся
клубки собственных внутренностей, на скользкую от крови
поверхность, на самого Гензеля, застывшего с разряженным мушкетом в
руках. Он видел только Гретель и чувствовал лишь желание вонзить в
нее зубы. Даже на пороге смерти это порождение генетических мутаций
не собиралось сдаваться. Какой же силой должна обладать ненависть,
чтобы суметь тащить вперед умирающее и непослушное тело?..
Гензель собирался подскочить к
человеку-льву и раздробить ему затылок стволом мушкета, но Гретель
вдруг встретила глазами его взгляд и едва заметно качнула головой.
Очень трудно прочитать выражение глаз, прозрачных, как кристаллы
хрусталя в горной реке. Иногда кажется, что это вовсе невозможно.
Но Гензель вдруг увидел в этих глазах грусть. И остался без
движения.
— Вот видите, сударь, сделка была
честной, — сказала Гретель, обращаясь к хрипящему животному, тщетно
щелкающему челюстями. — Пусть я и ведьма, но я честно выполнила
уговор. Ваша кровь кипит от гормонов. Только вот ее остается все
меньше и меньше, но это уже не моя вина.
Человек-лев скользнул по ней безумным
взглядом. Он даже не попытался ответить. Непонятно было, слышал ли
он вообще Гретель. Его огромное тело, поросшее шерстью,
агонизировало, мышцы напрягались и опадали. Но он все-таки полз
вперед. Умирающий, полный чистой, как слеза альва, ненавистью, он
торопился свести счеты с той, кого считал своим врагом. Гензель
вздохнул. Под ребра изнутри мягко толкнуло какое-то чувство,
похожее на уважение. Даже хищники умеют уважать чужое упорство и
бесстрашие.
Гретель убрала со лба несколько
коротких белых прядей, как часто делала в минуты задумчивости.
Таких минут в ее жизни было много, может, поэтому, как подшучивал
Гензель, она нарочно не отпускала длинных волос — чтобы иметь
возможность их теребить.