Гретель взглянула на него и вдруг
улыбнулась. Ее бледное и худощавое лицо в сочетании с холодными и
ясными глазами не сочеталось с улыбкой, как не может сочетаться лед
с огнем, но когда она улыбалась, Гензель всегда хмыкал в ответ. Не
мог удержаться.
— Эх, братец… От деда тебе достались
акульи зубы. Я изучила твою генетическую карту вдоль и поперек, но
так и не поняла, от кого из нашей родни ты получил язык
попугая!
— Ехидна! — фыркнул Гензель и уже
собирался было схватить Гретель за рукав, чтобы утянуть в первый же
переулок, когда понял, что дело, в общем-то, пропащее.
Об этом ему сказала мостовая.
Булыжники под ногами, собранные, обтесанные и выложенные кем-то
десятки, а то и сотни лет назад, противнейшим образом завибрировали
под пятками. Означать это могло лишь одно. По крайней мере, в
Лаленбурге.
— Бежим! — крикнул он.
Гретель побежала за ним. В таких
вопросах она целиком и полностью полагалась на его чутье. А чутье
говорило ему, что на запах свежей крови иногда слетаются не только
акулы, но и рыбки поменьше. Но тоже очень голодные и злые. Как их
там называют?..
Камень вибрировал все сильнее.
Гензель потянул было Гретель в переулок, но тотчас отскочил назад —
по переулку к ним приближалась звенящая серая стена. Другой! И
здесь тоже. Третий!..
Оттолкнувшись от стены, Гензель
свернул за угол — и едва не врезался в глыбу серой стали. Глыба эта
каким-то образом передвигалась и, не будь его рефлексы достаточно
быстры, уже сломала бы ему полдюжины ребер. Глыба была
человекоподобной формы, имела руки и ноги, а на груди — там, где у
человека была бы грудь, — имела облупившееся изображение
лаленбургского герба: изящно надкусанное яблоко и три скрещенные
стрелы.
Глыб этих вокруг Гензеля и Гретель
становилось все больше. Они выскакивали из переулков и замирали,
звеня железом. Железо это было плохим, опасным — отточенные до
желтизны короткие палаши, свернутые кнуты из шипастой проволоки,
чеканы и булавы. Что ж, эти судари, похоже, знают, чем сподручнее
всего орудовать в узких переулках… Гензель ощутил колючую, как
крапива, досаду — не успел взвести курков, не насыпал пороху… Но
разум, пробившийся сквозь дремлющее у поверхности чутье вечно
голодной акулы, подсказал ему, что хвататься за мушкет в такой
ситуации — последнее дело. Разорвут мгновенно, как свора
натасканных охотничьих псов.