Он почувствовал, как на смену злости
приходит глухая тоска. Зря он завел этот разговор. Что может
смыслить в Человечестве геноведьма, существо, для которого
человеческие клетки и хромосомы — всего лишь расходный
материал?..
— Хватит, — сказал он сквозь зубы. —
Не собираюсь спорить с тобой на эту тему.
— Как пожелаешь, братец.
Оставшуюся дорогу они молчали, и, по
счастью, эта дорога не затянулась.
— Малый зал для аудиенций его
величества Тревирануса Первого! — грянул откуда-то сбоку голос,
которым, как показалось Гензелю, можно было сбить с копыт
несущегося быка. Даже драгоценные витражи под потолком жалобно
звякнули. — Его величество готов вас принять. Слушайте внимательно.
Подходить к нему по одному, держась прямо. Целовать руку. Пятиться
назад. Не стоять ближе пяти метров к трону — там есть отметка.
Обращаться к нему только после того, как он сам заговорит. Не
перечить. Не смотреть в глаза. Но и не смотреть в другую сторону.
Только на носки туфель его величества. Говорить не громко и не
тихо, но четко. Не переспрашивать. Если у вас есть просьба, не
называйте ее, пока его величество сам не попросит. Не шевелиться во
время разговора. Не зевать. Не улыбаться, если не улыбнется его
величество. В стенах зала установлены автоматические термические
ружья. Одно резкое движение — и от вас, мелкие квартероны,
останется кучка зловонного пепла на полу!
Гензель поспешно сорвал с головы
потертый шаперон и успел ткнуть локтем сестру, чтобы та сняла
берет. Увы, геноведьмы так же плохо ориентируются в человеческих
душах, как и в дворцовом протоколе.
Судя по всему, говоривший был личным
церемониймейстером его величества, но выглядел так грозно, что мог
сойти за фельдмаршала. Мундир был усыпан многогранными орденами, а
выправка такая, что позавидовал бы манекен готового платья из
витрины. На посетителей церемонемейстер смотрел с уместной в данном
случае долей легкой брезгливости.
Литая дверь распахнулась без
предупреждения и даже без скрипа — судя по всему, и здесь
автоматика. Если этот зал для аудиенций здесь звался Малым,
подумалось Гензелю, в Большом, пожалуй, можно выращивать пшеницу
для такого города, как Лаленбург. Зал показался ему огромным.
Впрочем, освоившись с освещением, он решил, что первое впечатление
было преувеличено: слишком уж много тут было сверкающего стекла и
металла. Впереди возвышался трон — массивное сооружение с роскошной
золотой отделкой. Но трона, равно как и прочего убранства, Гензель
отчетливо не рассмотрел.