Убитый горем отец действовал так, как
полагалось королю. Получив ответную депешу, верные слуги схватили
ни в чем не повинную жену с крошечным сыном, запаяли их в контейнер
для утилизации лабораторных отходов — и вышвырнули в океанские
волны. Было у этой истории и продолжение, но уже смутное, обросшее
слухами, как молодая раковая клетка обрастает кровеносными
сосудами. Мол, принц с матерью умудрились выбраться из контейнера,
разбившегося о дальний остров, остались живы и со временем
вернулись по дворец, поквитавшись с подлыми интриганками. Так это
или нет, Гензель не знал. Да не очень и стремился. К тому времени
он уже составил об аристократии не самое лестное мнение.
Но король…
Его величество Тревиранус Первый был
идеален. Лицо нельзя назвать прекрасным, оно было лицом рано
постаревшего человека, но старость удивительным образом не стерла
былой красоты, лишь сделала ее выдержанной, как хорошее вино. Нет,
короля настоящим красавцем тоже не назовешь. Его лицо никогда бы не
появилось на иконах в Церкви Человечества — у тамошних святых
никогда не было темных, немного запавших глаз, припорошенных
сединой волос и прыщей на шее. У короля Тревирануса Первого всего
этого имелось в избытке. Но, как ни удивительно, эти мелкие детали
совершенно не портили его благородного облика. Даже напротив. Он
выглядел на удивление… Гензель даже растерялся, но быстро нашел
нужное слово. Единственно-возможное слово. Его величество
Тревиранус Первый выглядел человечным.
Настоящим. Естественным. Таким, каким
и должен выглядеть истинный человек.
И еще — безмерно уставшим. На его
лице пролегли глубокие морщины вроде тех, что Гензель помнил на
лице у отца. Взгляд королевских глаз оказался тяжелым и
внимательным, точно принадлежал не королевской особе, а старому
бомбардиру, нащупывающему глазами цель. В этот раз цель была прямо
перед ним, и ему не требовалось вводить поправку, высчитывая
скорость ветра или упреждение. Гензель ощутил предательскую дрожь в
коленях, когда Тревиранус Первый неспешно скользнул взглядом по его
телу. По сравнению с ним даже взгляд пустых глаз Гретель не казался
столь пугающим.
— Хватит поклонов, — немного
раздраженно произнес король. — И, ради парика святого Менделя,
прекратите с таким почтением пялиться на мои туфли. Если бы я хотел
видеть в своем зале столь нелепо согнутые фигуры, я бы поручил
придворным геномастерам создать что-то подобное!