Я давно уже уперла в бока руки,
глядела на Ильицкого из-под бровей и ждала, когда же он намекнет,
что удел женщины – это Kinder, Kuche, Kirche,
Kleider[1]. У меня много чего имелось
сказать по этому поводу.
Ильицкий же, видимо, мой взгляд
разгадал и выставил, будто защищаясь, руки:
— Нет, я вовсе не имею в виду, что
девицам не нужно образование! Но смешанное обучение – это чушь
собачья, и ни к чему хорошему не приведет. На занятиях балаган!
Студенты лектора не слушают, то и дело отвлекаясь на этих смазливых
пигалиц. А девицы… дай Бог, если хотя бы треть их них явились
действительно за знаниями! Вот намедни как раз выгнал двоих таких,
велел на мои лекции больше не ходить. Так они домой ко мне
заявились?! Хороши…
— Девица приходила всего одна, -
поправила я, вспоминая, как она себя вела и что говорила.
Одета незнакомка была, пожалуй,
излишне броско для вчерашней гимназистки. Так, быть может, Женя за
то ее и выгнал? Мне внезапно сделалось легко, будто груз с души
упал.
Расчувствовавшись, я даже вновь
подалась к Ильицкому, обвивая его шею руками:
— И много у вас там смазливых
девиц?
— Хватает.
— А умниц?
— Тоже есть парочка.
Он охотно обнял меня, привлекая к
себе и, очевидно, снова забывая о своих бумагах.
— А таких, чтобы и умница, и
симпатичная?
Ильицкий сделал вид, будто задумался.
Но потом решительно покачал головой:
— Ммм… пожалуй, нет – я женился на
последней.
Женя знал, как доставить мне
удовольствие.
На этот раз мы предусмотрительно
укрылись в спальной и не забыли запереть дверь.
* * *
Проснулась я глубокой ночью – от
холода. Вокруг висела тяжелая непроглядная тьма, но я сразу
почувствовала, что одна в постели. И даже испугалась – оказывается,
я окончательно отвыкла спать одной.
Тотчас, не мешкая, чтобы зажечь
свечу, на ощупь нашла пеньюар, закуталась в него и, стуча от озноба
зубами, направилась искать мужа – сперва в будуаре, потом в
гостиной. Оказалось, что свет во всей квартире горит только в
Женином кабинете – туда-то я и поспешила.
Но замерла в дверях, робея войти.
Недоброе предчувствие опять терзало меня – я думала о незнакомке и
ее треклятой записке.
Привиделись отчего-то ласковые руки
мамы, погибшей, еще когда я была девочкой. Ее вздох и взгляд,
смотрящий в такую же густую ночь, как сегодня. Ее слова, сказанные
уж не помню, по какому поводу.