— Вениамин! — тоном выше
провозгласила из кухни жена.
Он вздохнул. Да, а ведь лет
50 назад он до судорог рад был снова очутиться
на Земле. Возможно, даже и жизнеописание ему следовало
начинать не с фактического начала блуждания из тела
в тело, а именно с предпоследней жизни
на Психотарге, где он наконец познакомился
и с себе подобными, и с полицией времени.
И с мест паломничества в Мантейе, где...
Веник замер. Даже сама мысль
о воспоминаниях того времени пугала его. Неужели
он найдёт в себе силы описать и это?
— Вениамин! — На этот
раз команда сопровождалась грохотом и дребезжанием
эмалированной миски.
Веник вздохнул и направился
на кухню за мусорным ведром.
Вторая жизнь Веника, то есть
фактически третья его жизнь, была скучной и серой.
Он родился на туманной планете озёр и каналов,
название которой постепенно стёрлось из его памяти. Если
считать какую-то жизнь наказанием, то, пожалуй, такую — мокрую
и тягучую.
Вечная влага на коже
и туман в мозгах. Вечная скудная безвкусная еда. Планеты
ада, с огнем и серой, и то понравились ему
больше. Там, по крайней мере, бурлила жизнь — опасная,
огненная, но застоем мыслям и чувствам
не угрожавшая.
Умерев на планете туманов, Веник
возродился к телесной жизни в весёленьком глуповатом
мирке с громким именем Диотерия.
Диотерцы были запасливы, пугливы,
превыше всего ценили традиции и порядок в своих
чистеньких городах, а любое новое событие могло вызвать
у них серьёзную болезнь с температурой, тремором
и воспалением мозга.
Диотерцы не признавали перемен
и вымерли бы, однако каждое их поколение
в самом юном возрасте очень короткое время могло-таки
откликаться на новое. Психологи называли это время периодом
бунта. Бунт очень быстро заканчивался, но молодежь успевала
сформировать несколько иную, отличную от родительской, мораль.
И тогда в городке начиналась борьба нравов —
единственный для диотерцев двигатель прогресса.
Потом Венику наконец повезло,
и его забросило на Иприт — пятую
из девяти планет системы ада. Надо сказать, что жители всех
планет ада отличались неуязвимостью, приспособляемостью,
невосприимчивостью к болезням и прочее, прочее, прочее.
Само собой, что народонаселения на Иприте развелось —
чихнуть некуда. Жили все в страшной нищете, однако даже
уморить себя голодом рождённым на планетах ада удавалось
с огромным трудом. Поэтому правительство Иприта играло
с многочисленным населением в страшноватенькие лотереи
под лозунгами: «Сожги себя ко Дню города, и родственники
получат компенсацию!», «Кто на праздник весны положит
на алтарь Веры больше сушёных голов своих сограждан?!»,
ну и так далее. Жить на Иприте было опасно,
но весело. В тебя могли выстрелить из-за угла, жена могла
поприветствовать поутру ведром кипятка в постель. Но боли
ты не чувствовал, разве что функции тела нарушались
и на какое-то время приходилось выходить из игры.
Существовал и серьёзный риск, что кому-нибудь из соседей
достанется-таки твоя сушёная голова, но он был
не больше, чем риск быть сбитым машиной или задушенным
маньяком на планетах поприличнее.