– Значит, ты у нас теперь герой войны, – нарушил неловкое
молчание Витя. – Медаль-то хоть дали?
– Да какой на хрен герой? – махнул я рукой с досадой. – Приехал,
получил пулю, уехал. Но медаль дали, да! Приходил какой-то хмырь,
подполковник, наградил. Даже рекомендовали к повышению. В училище,
типа, могу пойти без экзаменов, на лейтенанта.
– Круто. Пойдёшь?
– На хрен, – помотал я головой.
– Да ладно! Будешь офицером. Девчонки таких любят.
Я посмотрел на Витю, словно на дурака. На его холёном лице
застыла усмешка.
– Я туда не вернусь, – сказал я. – В жопу войну. Навоевался.
– Так всё... плохо? – спросил Витя серьёзно.
– Да ну, что ты! Всё просто прекрасно! Что не день – то
праздник. Не веришь? Сходи посмотри. Чел, ты серьёзно или
прикалываешься?
– А если Востряковы заставят?
– Пусть заставляют. В другое княжество уеду.
Когда я подумал, что могут отправить обратно, злость захлестнула
меня. Почему-то взбесило осознание того, что кто-то и дальше будет
распоряжаться моей жизнью, хотя это – в порядке вещей, когда речь
идёт о детях, как самих князей и бояр, так и их слуг. Тот, кто
волею судьбы оказался связан со знатным родом, как правило, себе
уже не принадлежит.
Поэтому я не знал, чем займусь дальше, и ждал лишь одного: куда
меня определит князь. Вот только если он будет заставлять вернуться
в армию, пошлю его на хрен и уеду из княжества. Непонятно, правда,
на какие шиши. Денег-то – ни копейки. Придётся у кого-то занимать.
Да хотя бы у Вити того же. А дальше надо устраиваться самому. Где и
как? Без понятия. Ни образования у меня нет, ни полезных навыков –
это значительно усложняло моё и без того непростое положение. Но
это пустяки. Придумаем что-нибудь. Главное, чтоб не обратно
ехать.
Я ненавидел войну, ненавидел армию. Перед глазами время от
времени всплывали лица раненых ребят, корчащихся от боли, люди с
оторванными руками и ногам, окоченевшие тела в холодной грязи. Но
что ещё хуже, вспоминались боль и ужас от ощущения собственного
тела, перемолотого в мясной фарш. Это ощущение нет-нет, да
настигало меня вновь даже спустя два месяца после возвращения с
фронта, когда от ран остались лишь шрамы.
Я не собирался так закончить жизнь, не собирался умирать в
грязи, обложенный собственными кишками, не собирался становиться
калекой. И ради этого я даже готов был пойти на страшное:
воспротивиться воле рода, которому служат мои родители.