— Я почувствовал головокружение в церкви и упал в беспамятство.
Но там было слишком людно и слишком пахло ладаном и горелым воском.
Меня не била падучая, если ты об этом спрашиваешь. Так что царевна
Елизавета зря волнуется. Я много думаю о Наталии, сестре моей
бедной, и мне плохо через это. Но это пройдет, — я махнул рукой. —
Отмолю прощение у сестренки, и точно все пройдет.
— Хм, — Лесток подошел еще ближе и бесцеремонно схватил меня за
руку. Нащупав пульс, он на минуту закатил глаза к потолку. —
Покажите мне свой язык, ваше величестфо.
— А-а-а, — я послушно показал ему язык, Лесток покивал с важным
видом, опустил руку. — Ну что же. Я не вижу в вас признаков
болезней, вы на редкость здоровый молодой господин, государ. — Он
что-то прикинул и с некоторым сомнением произнес. — Может
кровопускание? Чтобы дурную кровь отвести?
— Нет, — я решительно покачал головой. — Не нужно мне кровь
пускать, все же нормально.
— Как будет приказано вашим величестфом, — Лесток изобразил
сложный поклон, и попятился к двери. — Но окно я вам как лейб-медик
отворять запрещаю.
— Конечно-конечно, все будет исполнено, как доктор прописал, — я
благосклонно ему улыбнулся, но как только дверь за пронырливым
французом закрылась, улыбка сползла с моего лица. Я подошел к окну
и снова распахнул его настежь, а сам сел за стол и принялся
выводить письмо Голицину, с просьбой прислать мне полный отчет, по
поводу царской казны. Чтобы попытаться изменить пункты в моем
списке под номером один и два, необходимы деньги, очень много
денег, а что-то мне говорит, что денег в казне нет вообще.
Первым указом, написанным с моих слов и подписанным
собственноручно, стал указ о соблюдении глубокого траура по великой
княжне Наталии Алексеевне в течение месяца. На это время были
запрещены все увеселительные мероприятия, такие как народные
гуляния, для простого народа, и разные балы и ассамблеи для господ
побогаче и познатнее. Указ вызвал определенное недовольство среди
аристократии, а простому люду было пофигу. Понятия не имею, был ли
такой приказ в действительности Петра II. Даже, если и не было,
история проглотила этот финт не поморщившись, потому что он ни на
что на самом деле не влиял. К тому же двор очень быстро нашел себе
альтернативу, многие начали устраивать званные обеды, плавно
переходящие в нечто, напоминающее литературные вечера — когда под
предлогом почитать вслух свои, в большинстве случаев дурные стихи,
все любители поразвлечься собирались у кого-то одного, дабы
послушать эти шедевры. Ну а что, все приличия были как бы
соблюдены: гости одеты были в темное, музыки, танцев и большого
количества спиртного не было, какие претензии? Вот только с
удвоенной силой стал звучать шепоток, что я де ненавижу все
начинания деда и пытаюсь загубить их на корню. Услышав это, я долго
сидел в прострации — это было, черт возьми! Все, что известно о
Петре втором — он всячески пытался искоренить начинания Петра
первого. А ведь я пальцем для этого не пошевелил, всего-то
обеспечил себе видимость уединения, чтобы в тишине и спокойствии
разобраться в моем не слишком радужном положении. И так Ванька
Долгорукий начал выражать сомнения по поводу моего нежелания
кутить. Как оказалось, эти опе... очень нехорошие люди имели
привычку завалиться с парочкой преображенцев к кому-нибудь, якобы в
гости. Там они гуляли по полной, оставляя за собой кроме
разломанной мебели еще и очень недовольных царем и его ближниками
подданных. Растить недовольство я не мог, поэтому через неделю
моего добровольного заточения родился очередной указ.