Правда, Остерман попробовал сказаться больным, как только до
него донесли текст указа, уж не помню, что у него обострилось:
подагра или мигрень, но я с грустной улыбкой, я ее полдня
репетировал перед зеркалом, сказал своему тогда еще официальному
наставнику, что прикажу перевозить его на носилках и буду
собственноручно ухаживать за больным другом, только бы он не бросал
меня в годину трудную, во время скорби безмерной по сестрице
Наташеньке. Андрей Иванович выздоровел после этого не мгновенно,
конечно же, но уже на третий день, когда мы садились в карету, он
передвигался хоть и с помощью трости, но вполне самостоятельно,
отвергнув идею перетаскивать его как бревно на носилках.
В общем, десятого декабря 1728 года императорский поезд,
поражавший воображение своей скудностью, весь увитый траурными
черными лентами, тронулся из Москвы, которая к тому времени уже
практически снова становилась столицей Российской Империи, в
Царское село, что раскинулось под славным деяниями деда
Петербургом.
Дорога заняла без малого восемь дней, и это с учетом того, что
ехали мы зимой, и снег закрыл все основные прелести проселочной
дороги этого нелегкого времени. Полозья императорских саней
скользили легко, а лошадей мне предоставляли по первому свистку и
только самых лучших. Вот только время дневное было зимой весьма
ограничено, хоть я и настаивал на том, чтобы начинать двигаться еще
до того, как полностью рассветет, и останавливаться на ночлег уже
когда на небе начинала светить луна, декабрь все равно сильно
повлиял на продолжительность движения, увеличив и без того длинную
дорогу.
И все же, несмотря на определенные трудности, мы, наверное,
смогли бы доехать и быстрее, но, когда уже подъезжали к Великому
Новгороду, налетела пурга. Уже к двум часам дня ветер усилился
настолько, что не было ничего видно в пределах пяти шагов. Я с
тревогой смотрел в окно, но сам не решался остановить наш поезд,
полагая, что те люди, которые меня везут и охраняют, знают, что они
делают.
Карета остановилась. Дверь распахнулась в ее натопленное, жаркое
нутро ворвался колючий холодный ветер. Сквозь пелену разыгравшейся
не на шутку метели проступил силуэт офицера, с трудом удерживающего
шляпу на голове, которую так и норовил с него сорвать, подхватить и
унести в неведомые дали завывающий диким зверем ветер.