— Отдохнуть недельку-то можешь? Мне вот отдохнуть нужно, —
сказал я и почти не солгал. Чувствовал себя не разбитым, нет,
напротив, бодрым, но казалось, что бодрости этой я хлебнул самую
малость. Как первая кружечка из ведра. А ведро у колодца.
Мы с Войковичем отвели Влада в его покой. Анна Егоровна все
приготовила — кровать застелена, занавесочки на окнах чуть
раздвинуты, букет полевых трав на столике, два подсвечника на две
свечи каждый, и всё остальное. Даже урыльник. Мало ли что. Войкович
отвел Влада в ванную комнату, а я прошел в кабинет. Подумать.
Тайно.
Положим, сон он сон и есть. Всякое присниться может. Только тема
нашей с профессором Рукавишниковым работы — частью планируемой, а
частью уже проведенной, звучала как «Сновидение как способ
ментальной связи высокоорганизованных особей путем активизации
специфических отделов нервной системы». Проще говоря, в ряде
случаев сны — это естественное телевидение человека (а, может, и
других существ с достаточно развитой нервной системой). Иногда
связь односторонняя, иногда двухсторонняя или даже многосторонняя.
Только исследования показали, что до телевидения большинству, в
общем-то, далеко. Даже до чёрно-белого. Да и радио не близко.
Скорее, это опыты Александра Попова, который фиксировал грозовые
разряды особым приборчиком. То ли мозги у человечества не доросли,
то ли мы ими как следует пользоваться не научились. А то есть ещё
теория, которую особенно поддерживал профессор Рукавишников, что
способностью этой — получать информацию во сне — в самой
примитивной форме — наделены пять процентов населения, чего вполне
довольно, иначе ментальный эфир просто засорится. Если эти пять
процентов принять за сто, то особливые пять процентов этой сотни
видят вещие сны часто, а если опять особливцев принять за сто, то
ещё пять процентов от пяти процентов — могут достоверно отличить
сон вещий от ерунды. Ну, и верхушка скалы, пять процентов из
предыдущей ступени, где-то два-три человека на миллион в общей
сложности — могут этими способностями рационально пользоваться. А
могут и не пользоваться, если не хотят сгореть на костре или
провести остаток жизни в закрытых лабораториях спецслужб. Потому мы
с профессором тему даже и не заявляли. Думали, на третьем курсе
успеем. И то бочком, применительно к собакам. Я, если честно, был
более подопытной крыской, нежели умом, честью и совестью науки, но
вместе мы составляли тандем. Недолговечный, увы. Порой я думал, что
неплохо бы и в самом деле на пару лет в спецлаборатории поработать,
изучить возможности сна по косточкам, но потом желание исчезало.
Кто ж крысу выпустит на волю, тем более живую? Нет, не хотелось,
чтобы мой мозг в качестве препарата демонстрировали на всяких
закрытых докладах, указывая, что вон они, огромные пирамидальные
клетки, ответственные за сновиденческую связь и предвидение
будущего.