– Да? И что же ты имеешь мне предложить за это? – Зяма указал на
Вуглускра и Дофина, лихорадочно набивающих уже второй мешок.
– Я тебя с нами позову. Ты же не откажешься, а, Питончик?
*****
За спиной у Зямы Питончика – парад.
Чеканят шаг колонны. Сверкают эполеты, аксельбанты, сияют лица;
взлетают руки к козырькам фуражек единым приветствием. Полощутся на
ветру знамёна, бурлит море толпы, летят под ноги солдат и под
копыта коней на брусчатку букеты цветов. Гремит оркестр солнечной,
победной медью. Слава! Слава!..
А во главе парада – он. Не Зяма, не Питончик – Самуил Воловиц! В
маршальском белом мундире, золотом шитом, при сабле на перевязи,
верхом на белом коне, а в руке золочёный жезл. Приветствует колонны
величавым жестом, салютует толпе, а потом трогает поводья,
разворачивая коня.
И скачет навстречу другому маршалу. Тому, что на коне
чёрном.
17.04.1893
<За 32 дня до...>
Рано утром, когда солнце только поднялось из постели
вызолоченных рассветом розоватых облаков, окрасив небо в нежные
пастельные оттенки – на зелёные равнины пала тень.
Тень скользила по полям и лугам, по холмам, увенчанным
мельницами, укрывала собой деревни с курящимися над крышами дымками
из труб – и пробегала дальше. Работавшие в полях крестьяне задирали
головы, придерживая шапки, и провожали взглядами плывущий в вышине
дирижабль.
Пассажирский летучий гигант среднего класса держал курс на
юго-запад, в направлении Лютеции. Баллон, обшитый серо-зелёной
тканью, украшали белые щиты с синими львами Мейнингена, а на
флагштоке под брюхом гондолы трепетал вымпел перевозочной компании.
Купаясь в солнечном свете и потоках ветра, дирижабль плавно набирал
высоту в поисках попутных воздушных течений, сверкая на солнце
искрами иллюминаторов гондолы…
– Господа пассажиры! – раздался за дверью каюты голос стюарда. –
Через час прибываем в Лютецию. Просьба всех убрать каюты и
приготовиться; не забывайте личные вещи! Господа пассажиры…!
– Слышала, сестрица? – окликнул Бальдр. – Пора собираться!
Ничего не забывай!
Фрейя, разглядывавшая землю с высоты, отвернулась от
иллюминатора и уныло взглянула на напарника. Бальдр, в
полупрозрачном пеньюаре на голое тело с вырезом до середины спины,
сидел перед зеркалом и «наводил красоту». Придирчиво разглядывая
отражение, будто художник недописанную картину, он касался
кисточкой то щеки, то скулы. Тонкое искусство грима: тени там,
румяна здесь – и вот уже совсем другое лицо.