Скрутив пробку с фиала, девушка опрокинула зелье в горло и чуть
не поперхнулась, когда жидкий огонь опалил изодранный рвотой
пищевод. Кое-как восстановив дыхание, она вытряхнула на язык
последние капли, боясь упустить даже малую толику.
Всё хорошо. Уже хорошо. Она будет жить. Ещё на одиннадцать дней
она спасена. Пускай потом опять будет Бальдр, пусть её пошлют
куда-то на край света – только не отнимайте единственную радость.
Изумрудную каплю жизни, купленную ценой боли и грязи.
Фрейя прислонилась к стене и сползла на пол, обхватив руками
колени и уткнувшись в них лицом.
***
За спиной у золотоволосой полуэльфийки – стол.
Стопки фишек на расчерченном зелёном сукне. Мельтешит колесо
рулетки, с треском скачет по нему шарик. Вокруг стола – силуэты во
фраках и платьях, в клубах сигарного дыма. Звучат приглушённые
голоса, смешки, далёкая музыка. А на столе букет белых роз и бокал
красного вина.
Плывут и тают прядями клубы дыма. И видно, что у фигур вокруг
стола вместо лиц – белые маски. Плачущие, весёлые, хмурые.
Театральные. И блестит рукоять стилета в букете роз. А в бокале,
купаясь в рубиновой влаге, извивается и течёт по стенкам живая
лента с щетинками лапок.
Сколопендра.
05.04.1893г. от В.
< За 41 день до…>
– Ха-ха-ха! – заливался Канальгерух. Мелкий, дробный старческий
смешок раскатывался по просторному, сумрачному кабинету. – Ой, не
могу… простите!
Рене, ссутулившийся в громоздком кресле, неловко смял в могучих
ручищах рыбацкую шапочку и покосился на Пианиста. Тот, напротив,
был спокоен: откинувшись в кресле и забросив ногу на ногу,
бесстрастно разглядывал хозяина кабинета, давящегося смехом.
– Вы уж извините старика, – отсмеявшись, выговорил ростовщик. –
Что сказать, повеселили так повеселили! Ох… – вытерев глаза
платочком, Канальгерух убрал его в карман жилета и с
благожелательной улыбкой сложил короткопалые руки на столе. В белой
рубашке и двубортном жилете с цепочкой, Альфонс Канальгерух походил
на добропорядочного бизнесмена и доброго дедушку одновременно –
упитанный, с седым пушком вокруг лысины и румянцем на обвисших
щеках, весело щурящийся сквозь стёклышки пенсне.
Так, с улыбочкой, и сожрёт. Живьём.
Китобой оглядел кабинет. Даже с огромными, от пола до потолка,
панорамными окнами (снаружи забранными железными решётками) он всё
равно казался тёмным – из-за резных дубовых панелей, которыми были
обшиты все стены, из-за тяжеловесной мебели в имперском стиле.
Стол, за которым сидел Альфонс, вообще походил на крепость с
башнями из чернильниц и барбиканами из гроссбухов. В углу
пристроился несгораемый шкаф таких размеров, что оставалось
загадкой не только как его сюда втащили, но и кто – наверное, даже
трое троллей подняли бы его с трудом. Возможно, кабинет построили
вокруг сейфа?.. Довершали картину головы зверей на стенах: лани,
олени, кабан… Рене боялся встретиться взглядом с глазами из
разрисованных стекляшек – но мёртвые животные не вызывали тех же
чувств, что мёртвые рыбы.