– Э…
– Понятно, опять какой-нибудь странный сувенир с Чёрных складов!
Запомни, Раймунд, ибо никто, кроме дяди Тайво, тебя правильно
бухать не научит! – эльф наставительно поднял палец. – Будешь вот
так играть с судьбой в рулетку – рано или поздно въебёшь пару
стаканов какой-нибудь срани, древесным спиртом креплёной, да и
ослепнешь к пёсьей матери! Оно тебе надо, на слух стрелять учиться?
Старенький ты уже для таких фокусов! Бутылку выбирают как женщину.
Если в каждое дупло без разбору совать, тоже рано или поздно
подцепишь себе короедов на сук, ясно?
– Ай, поручик, не жужжи в ухо, заебал! – досадливо отмахнулся
Пианист.
– «Выбирай с умом ты сук, чтоб не подцепить на сук», –
сымпровизировал Рене. Зузан одобрительно похлопал в ладоши.
В результате из лавки они вышли, нагруженные корзиной с винными
бутылками в сене. Корзину Тайво вызвался нести сам («Вам, смертным,
таких красоток доверять нельзя, что не расколотите, то по дороге
выжрете!»), вручив один из своих саквояжей Зузану:
– Жалую тебя, сударь, своим оруженосцем!
– Чего ты торговцу сказал? – поинтересовался Рене. – Какой ещё
праздник?
– Ну, что значит, «какой»? Настоящая жизнь в городе начинается,
когда в него входят гусары, – удивился Тайво. – Я приехал,
ликуйте!
*****
На стук отворил Король. Подняв взгляд, старый панцерник тяжело
вздохнул.
– Привет, поручик! И незачем в дверь ногой херачить, – сказал
он, отойдя в сторону и пропуская в квартиру эльфа. – Грохочешь так,
что мне снова бой под Коленицей мерещится.
– Вправду, Тайво, – поддержал Пианист, заходя следом. – Это
всё-таки наша квартира, прояви ува…
– А у меня руки заняты! – Тайво поставил корзину и саквояж на
пол. – Ну, здравствуй, старый рак-отшельник! – он хлопнул Короля по
протянутой руке. – Вылез из своей самоходной паровой скорлупы, чтоб
распить чарочку со старыми корешами?
– А тебя всё так же не разглядеть за дымовой завесой перегара! –
ухмыльнувшись, парировал йормландец, меряясь с эльфом крепостью
рукопожатия. Юмор Короля был тяжеловесен, как двадцатитонный
бронеход, но Тайво расхохотался. Выглянувшая на шум из кухоньки
Женевьева – в драном переднике, с большой деревянной ложкой в руке
– мигом подбоченилась; лицо приняло каменное выражение. Этакий
истукан с Рапа-Нуи, а не человек.
– Милая, мы дома! – Пианист обнял супругу, ощутив, как напряжены
её плечи.