— Хотят Максимом назвать. В честь
меня.
Голос его прозвучал сдавленно.
Поправив очки, Макс уставился в стену.
Никто больше не рассказывал, где
побывал днём — ни Кошатница, ни Палыч, ни Коршун. Хотя я и так это
знал... Во всяком случае, про Коршуна с Палычем.
Коршун дважды был женат. В первом
браке детей не было, а во втором родилась дочь; к ней и жене (а
теперь уже вдове) Коршун ходит каждый день, но, как и я во время
визитов к Вике, ничем своего присутствия не выдаёт. То же можно
сказать и о «навещающем» внуков Палыче.
А к кому ходит Кошатница, никто не
знал. Большеглазая, бледная, в «анимешной» юбке и странных
ботфортах, она стала для нас тайной с первых дней пребывания в
Общаге. Даже имя её — Настя — быстро сменилось прозвищем: слишком
она была загадочной, чтобы звать её по имени. Но и чужой она не
стала — мы просто смирились с её замкнутостью.
Однако я отвлёкся.
После слов Макса все загрустили — и я
наконец-то сказал:
— А я был в следственном
управлении...
Молчание как ветром сдуло.
— Где?.. — спросила Рита.
— Зачем? — спросил Макс.
— На кой ляд? — спросил Палыч.
Коршун присвистнул и блеснул
известной (правда, чуть изменённой) цитатой:
— Похоже, вечер перестаёт быть
томным...
— Короче, так... — начал я.
И поведал всё то, что нашёл в
компьютере Ломзина.
А нашёл я там вот что.
Началось всё в октябре.
Или даже чуть раньше, если считать с
того дня, когда в кафе «Вагарш» зачастила старушка семидесяти
девяти (тогда ещё) лет от роду. У старушки был тёплый взгляд,
буквально вещавший «я всех люблю», она всё время с кем-нибудь
говорила (собеседник рядом с ней возникал в любом месте, будто
притянутый к ней магнитом), но своей болтовнёй никого не
раздражала, поскольку болтовня та была содержательной: старушка
знала больше гугла и к почтенным годам сохранила ясность ума.
В первый же свой визит в «Вагарш» она
поведала хозяину, Вагаршу Давидовичу Бахтамяну, что на старости лет
переехала поближе к сыну и внукам, а прежде заведовала кафедрой в
питерском политехе. Вагарш Давидович, сам когда-то перебравшийся в
Псков из Гюмри, быстро проникся к ней симпатией — впрочем, не он
один; как потом значилось в материалах дела, прозванного в
следственном управлении «делом Бабки с ружьём», симпатизировали ей
все соседи, дворники в её дворе и продавцы в магазине, куда она
регулярно ходила. Рискну предположить, что даже дворняги стеснялись
на неё лаять.