Животные зачавкали, прильнув к
угощению. Кошатница села на вынесенный из Общаги стул, а я маялся
рядом. Ну прямо чужак на званом обеде...
— А много это займёт времени? —
спросил я тихонько.
Конечно, я имел в виду не трапезу, но
Кошатница поняла:
— Если получится, то немного.
— А может не получиться?
Она снисходительно на меня
посмотрела:
— Это ведь не примитивная просьба:
найти в городе другого призрака, кроме нас. Я понятия не имею, как
их об этом попросить.
— Так ведь раньше ты их о чём-то
просила...
— Я просила их чего-то не делать —
чувствуешь разницу? Например, говорила про себя «не выбегайте на
дорогу» — и посылала им образ: попавший под машину кот. А тут речь
о полноценной просьбе, да ещё с таким сложным содержанием.
Я обвёл взглядом четвероногих:
— То есть легче просить их чего-то не
делать, чем сделать... Ясно.
Минут десять мы ждали, пока коты
поедят. Когда те разбрелись и занялись мытьём, Кошатница
сказала:
— Всё, я начинаю. Молчи и не
мешай.
— Ага.
— И выключи свой дурацкий фонарь.
Я щёлкнул выключателем, ощутив себя
подкаблучником. Хорошо, что я умер холостым.
Луч света пропал, но во тьме
светилось множество глаз. Ещё были запахи, и не самые лучшие —
бездомные кошки пахнут отнюдь не парфюмом. Однако был и другой
запах: ваниль с лимоном. Это был запах волос Кошатницы...
Дурманящий, нежный и бесконечно живой.
Только вы не подумайте, что я в неё
влюблён. То есть я и сам не знаю, так ли это: иногда рядом с
Кошатницей у меня едет крыша (в Общаге нам не чуждо либидо), но её
вечная загадочность всё сводит на нет. Её
«вроде-бы-готовность-поддержать-диалог» — и лёд в глазах... Как
шипы между ней и всем миром. Сделаешь шаг — и наткнёшься на них
грудью: Кошатница/Настя обернётся ехидной и больше тебя к себе не
подпустит.
Она — девушка-загадка, я — простак. В
общагской библиотеке она торчит часами, а я... нет, я тоже читаю,
но рядом с ней ощущаю себя ослом. Что у нас общего? Ничего... И
остроту её «шипов» я проверять не хочу.
Так что знайте: пока она общалась с
котами, я ни секунды не мечтал о её гладкой коже (сейчас невидимой,
но такой близкой), о тепле её губ (а я уверен, они тёплые) и
трепетавших на ветру волосах. Правда-правда.
Я боялся, она просидит минут сорок и
скажет: «Прости, Сёма, у нас полный облом». Но сидела она всего
минуту, а затем подскочила как ужаленная: