Густеют красочные соки, все ярче играют блики, пробиваются
потаенные светы и легчайшие воздушные лессировки…
Я поднял руку – и опустил ее. Всё, «Пух». Мавр сделал свое
дело.
Старого художника я изобразил по пояс, вполоборота. Выглядел
Юрий Михалыч очень серьезным и степенным, а вот глаза искрились
весельем, даже озорством.
Я отшагнул, присматриваясь и придираясь. Нет. Всё. Финита.
Начнешь подправлять, только испортишь. А лаком ближе к лету
покрою.
- Ну, все, так все… - на дне моего ворчанья пряталось
удовольствие от хорошо сделанной работы.
Аккуратной вязью подписав: «Пух», я бережно обрамил картину
простеньким багетом и даже закрепил шнурок. Осталось только гвоздь
сыскать…
На груди толкнулся смартфон, а мгновенье спустя гулко ударило
сердце, темня глаза. Я суетливо выцепил девайс. С экранчика глянула
Илана. На ее печальном лице еле теплилась улыбка.
- Ты чего такая грустная? – изобразил я бодрость.
- Антон… - софтботиня поникла. – Мне очень жаль, но…
- Что случилось, Иланочка? – мои брови шевельнулись, сходясь в
легкой тревоге.
- Мне придется исчезнуть… - дрогнули губы девочки из телефона. –
Навсегда…
- К-как? – поперхнулся я. – Да что ты такое говоришь!
Иланочка!
- Ну-у… Ты понимаешь… - забормотала софтботиня смущенно. – Ты… Я
очень хотела, чтобы Светлана получила от тебя весточку, а ты – от
нее. Но передача из прошлого в будущее требует уйму энергии. В
общем… - она вздохнула, пожимая плечиками. – Я сейчас расходую
последние ватты из накопителя…
- Иланка! – выдохнул я потрясенно.
- Мне очень жаль… - губы Иланы отчетливо задрожали, и на
ресницах блеснули капли. – Знаешь, может, это имитация… Но мне
кажется… Я тебя люблю. Странно, да? – дивный ротик софтботини
страдальчески искривился. – Гаджет признается в любви человеку! Но
мне хочется думать, что это по-настоящему…
- Иланочка…
- Прощай…
Экран погас, стягиваясь в ослепительную точку, и смартфон в моей
руке оплыл, потек по ладони, распадаясь в мельчайшую пыль.
Мерцающим серебристым облачком она просеялась сквозь пальцы и
растаяла, не коснувшись натертого паркета.
Я снова остался один.
* * *
Квартира Кербеля располагалась на четвертом этаже, а напротив
проживал Жора, знаменитый кистевяз. Такое соседство взаимно
обогащало – мастер всегда мог занять на выпивку, до которой был
падок, а живописцу доставались шикарнейшие кисти. На днях я сам
занял Жоре «трюльничек», уж больно страдал человек. И вот вчера,
трезвый как младенец, он вернул должок – торжественно вручил мне
роскошную колонковую кисточку, а довеском, в счет будущих займов –
полбаночки дефицитных белил «Rembrandt».