Я не спеша повесил картину, и отошел, внимательно наблюдая за
стариками. Кербель всматривался в полотно с жадной пристальностью
мастера, оценивающего работу подмастерья, а вот «дядя Степа» был
чужд копанию в мелочах. Он просто смотрел – и получал
удовольствие.
- Важный такой! - рявкнул майор. – Серьезный будто. А сам-то! Ты
молодец, Антоха, самая суть Юркина ухвачена! Глянь, Юр, такое
впечатление, что вот-вот расхохочешься! Как будто на минутку
присел, а больше и не выдержал. Пацан пацаном!
- Мальчики не взрослеют, - слабо улыбаясь, выговорил Юрий
Михайлович, - стареют только… Антон, - голос его дрогнул, - вы хоть
понимаете, что натворили?
- Портрет? – попробовал я угадать.
- Шедевр! – потряс рукою Кербель. – Произведение искусства! Да я
до Пономарёва[2] дойду! Устроим выставку
ваших работ, Антоша! И бросайте вы свой завод. Вам писать надо!
- Не-е, Юрий Михалыч, - покачал я головой, - бросать работу не
буду. И так у всех соседей позанимал! Простыни, пододеяльники,
наволочки, полотенца, белье… Всё новое понакупил. А краски? А
кисти? Так что… Нет, выставка – это, конечно, здорово. Заявить о
себе, и все такое. Так ведь выставлять пока нечего! Сплошная
графика, а живопись – в единственном экземпляре… - я бросил хищный
взгляд на «дядю Степу». – Степа-ан Иваныч…
- Что такое? – майор беспокойно завертел шеей, будто ее
сдавливал галстук.
- Надо, чтобы вы мне попозировали. У вас внешность фактурная, и
вообще…
- Нет! – каркнул Горбунков.
- …Но не парадный портрет, - продолжал я, не обращая внимания на
отбрыкивания «важняка». – Можно в этом же пиджачке, но обязательно
с наградами…
- Нет… - оборона Степана Ивановича слабела.
- Надо, Степа, надо! – воодушевился Кербель.
В четыре руки мы уговорили майора…
Медведково, 24 февраля 1973 года. В шестом часу
Видимо, в тот момент, когда выбирали название для городской
артерии на краю, фантазия у называльщиков иссякла или часы натикали
конец рабочего дня. И улицу простодушно окрестили Широкой.
Станцию «Медведково» еще не построили, пришлось добираться сюда
на автобусе, но оно того стоило – меня поманили целым рулоном
длинноволокнистого холста «Караваджо»! Страшенный нынче
дефицит.
Кербель, помню, брюзжал: «Лучший лен растим, а холст из отходов
ткут!» Увы, старый художник кипишевал не зря - полотно из очеса
весьма недолговечно, лет через десять картину можно выбрасывать. А
мы-то творим на века, как минимум!