Я тоскливо вздохнул. Худо мне было, полный раздрай в душе, но
обещанья надо выполнять в любом настроении.
Держа портрет обеими руками, осторожно пихнул плечом дверь
Кербеля. Как всегда, она стояла не запертой, и я бочком вошел в
темноватую прихожую, отделанную дубовыми панелями.
Перешагивая порог, будто попадаешь еще глубже в прошлое, то ли к
началу двадцатого, то ли к концу девятнадцатого. Резное трюмо с
овальным зеркалом в вычурной раме… Вешалка с крючочками, витыми
колонками, затейливой полочкой для шляп… На стенах – тщательно
отделанные копии «малых голландцев», и массивный бронзовый
подсвечник с наплывами воска…
Впечатляет. Так и ждешь, что вот-вот покажется лакей, сгибаясь
от почтения: «А Юрий Михайлович отдыхать изволят. В гостиной
они…»
- …Я и на войне вражьё гонял, - гремел за дверями зычный голос
«дяди Степы», - и после победы Москву от бандитов чистил! А теперя
любое убийство – ЧП на весь Союз! Так-то!
Я скользнул в приоткрытые створки, и увидел хозяина, занимавшего
гостя. Кербель в теплом узбекском халате восседал в огромном
кожаном кресле, а напротив него устроился тщедушный, сутуленький
Горбунков с седою щеткой усов, смахивавший на подсохшего пана
Вотрубу из «Кабачка 13 стульев». Но голосище…
- Здрасте! – сказал я, выглядывая поверх картины, и натужно
пошутил: – Вот, квартплату принес!
- А мы только что о вас вспоминали, Антоша! – Юрий Михайлович с
кряхтеньем поднял свой немалый организм. – Ну, показывайте,
показывайте!
«Дядя Степа» заскреб ногами, пытаясь быстро встать, но вышло у
него кое-как.
- Потерпи, Юра, дольше ждал! – загорланил он, топорща усы. – Ты,
как мой внучек, терпенья совсем нету!
- Гвоздь нужен, - заявил я, осматриваясь.
Гостиную Кербель тоже обставил по моде тех времен, когда писали
с «ятями» и «фитой». У стены громоздился монументальный
полушкаф-полубуфет на ножках в форме львиных лап, с мраморной
полкой, застекленными дверцами и выдвижными ящичками. Посередине
комнаты покоился большой овальный стол, накрытый вишневой скатертью
с кистями, а в сторонке дожидалось музыканта пианино «Беккер»,
отливавшее тусклым черным лаком - углом свисала кружевная салфетка
цвета снятого молока.
- Вот! – патетически воскликнул Юрий Михайлович, указуя на
шляпку, выглядывавшую из узорчатых обоев. – С вечера вколотил.
Дюбель! Слона выдержит!