Впрочем, на сей раз тревога оказалась ложной, и парою минут
спустя прохожий уже сидел, скрестив ноги, у их расстеленного
хурджина и произносил тост – длинный и затейливый, как петли
карабкающегося на заоблачную кручу серпантина. «Родственник, – был
он кратко представлен Тангорну (тот лишь плечами пожал: в этих
горах все друг другу родственники – а которые не родственники, так
свойственники или, в крайности, кумовья), – из Ирапуато, через
долину». Затем горцы завели чинный разговор о видах на урожай
кукурузы и о способах закалки клинка, практикуемых кузнецами
Игуатальпы и Ирапуато; барон же, чье участие в застольной беседе
всё равно сводилось в основном к вежливым улыбкам, принялся
воздавать должное местному вину. Невероятно терпкое и густое, оно
таит в своей янтарной глубине мерцающие розоватые блики –
точь-в-точь первый солнечный отсвет легший на влажную от росы стену
из желтоватого ракушечника.
Раньше Тангорн не понимал прелести этого напитка, что
неудивительно: тот совершенно не выносит транспортировки – ни в
бутылях, ни в бочонках, и всё, что продается внизу, не более чем
подделка. Пить здешнее вино можно только прямо на месте, в первые
часы после того, как его зачерпнули кувшином на бамбуковой ручке из
пифоса, где оно выбродило, – дальше оно годится лишь утолять жажду.
Сарракеш во время их вынужденного безделья на борту «Летучей рыбки»
с удовольствием просвещал барона по части местного виноделия: как
измельчают виноград в деревянном шнеке – прямо вместе с кистью
(отсюда и берется необычная терпкость этих вин) – и по желобкам
сливают сок в закопанные по садам пифосы, как потом впервые
откупоривают пробку, аккуратно зацепив ее сбоку длинным крючком и
отвернувшись в сторону, чтобы вырывающийся из сосуда густой и
буйный винный дух – джинн – не ударил в лицо и не свел
человека с ума...
Впрочем, большая часть воспоминаний старого контрабандиста о
своем сельском житье-бытье не отличалась особой теплотой. То был
весьма специфический мир, где мужчины вечно настороже и не
расстаются с оружием, а одетые во всё черное женщины обращены в
безмолвные тени, всегда скользящие по дальней от тебя стене; где
крохотные окошки в толстенных стенах домов – лишь бойницы под
арбалет, а главный продукт местной экономики – трупы, образующиеся
в результате бесконечной бессмысленной вендетты; мир, где время
остановилось, а каждый твой шаг предрешен на десятилетия вперед.
Нечего удивляться, что веселый авантюрист Сарракеш (которого в ту
пору звали совсем иначе) с самого детства ощущал себя там инородным
телом. А рядом между тем было море, открытое для всех и
уравнивающее всех... И теперь, когда он недрогнувшей рукою
направлял фелюгу наперерез взмыленным штормовым валам, рявкая на
замешкавшуюся команду: «А ну, шевелись!! Р-р-ракушки, зелень
подкильная!..» – всякому становилось ясно: вот он, человек на своем
месте.