(Перед тем как убыть в Умбар, Тангорн устроил прогон
ключевой сцены, после чего бесстрастно констатировал:
– Никуда не годится. Ты выдаешь себя каждым взглядом, каждой
интонацией; фальшь видна за версту – чтоб распознать ее, не надо
быть эльфом, а они ведь куда проницательнее нас... Прости – я
должен был сразу догадаться, что эта работа тебе не по плечу. Даже
если они сожрут мою умбарскую наживку, ты здесь всё равно не
сумеешь подсечь рыбину – сорвется.
– Сумею. Раз надо – сумею.
– Нет. И не спорь – я бы тоже не сумел. Чтоб сыграть в такой
сцене достоверно, зная при этом всю подноготную, мало иметь
стальные нервы: тут надо быть даже не мерзавцем – нелюдем...
– Благодарю вас, сэр.
– Не за что, сэр. Может, ты со временем и сумеешь обратиться в
такого нелюдя, но только времени этого нам в любом случае не
отпущено. Так что я вижу единственный выход: вставить
добавочную прокладку...
– Что-что?
– Это наш сленг. Надо ввести посредника, задействованного
втемную... Тьфу... Словом, посредник должен быть уверен, что
говорит правду. Причем, учитывая уровень контрагента, это должен
быть классный профессионал.
– Ты имеешь в виду барона Грагера?
– Хм... «Соображаешь, медицина», – как говаривал твой
сержант
– И под каким соусом мы его привлечем?
– Под тем, что мы опасаемся, как бы в момент переговоров эльфы
не взломали тебе мозги при помощи всяких магически-гипнотических
штучек и не превратили обмен в грабеж... Это, между прочим, чистая
правда. Да и тебе малость полегче – поделишь с бароном по-братски
этот чан дерьма... Как говаривал знаментый Су-Вей-Го: «Честный
дележ: у организатора – чистые руки, у исполнителя – чистая
совесть».
– А кто он был, этот Су-Вей-Го?
– Шпион, кто ж еще...)
...Клюнуло, когда шел к концу восемьдесят третий день
из отпущенной им сотни. Стрелы последних солнечных лучей
пронизывали на излете гулкое пространство пустого в этот час
Рыцарского зала и, вонзаясь в дальнюю его стену, рассыпались
оранжевыми бликами; блики были теплыми и живыми – они так и
норовили перебраться со стены на лицо и руки изящной девушки в
запыленном мужском наряде, которая облюбовала Фарамирово обеденное
кресло. «А ведь ее и вправду смело можно назвать девушкой, –
заметил про себя Грагер, – хотя по человеческим меркам ей следовало
бы дать лет тридцать, а уж сколько ей на самом деле – представить
страшно. Сказать, что она прекрасна, – значит не сказать ничего;
можно, конечно, описать "Портрет прелестной незнакомки" великого
Альвенди словами полицейской розыскной ориентировки, но стоит ли?..
Интересно, этот доктор Халаддин сумел ее